Кто-то вёл себя пассивно, просто ленясь встревать в разговоры, кто-то боялся, кто-то молчал умышленно, скрывая свои мысли и мнение, кто-то вечно был недоволен, кто-то постоянно всех «подначивал». Я понимал, что так было и в детстве, но раньше я на этом не зацикливался.
Прибыв на привокзальную площадь, я увидел толпу молодых людей, заполонивших её, как на демонстрации. Или, вернее, перед демонстрацией, потому что организованным это скопление назвать было слишком смело.
— А где тут что? — Спросил я у первого встречного парнишки.
— Там старшие! — махнул он рукой в сторону здания вокзала.
Пройдя сквозь толпу в указанном направлении, и увидев взрослых людей, вероятно — преподавателей, сказал:
— Я из МА двенадцать. Что? Куда?
— Фамилия? — спросил меня кто-то.
— Шелест.
— Паспорт?
Я предъявил. Мне в него всунули коричневый картонный билет с круглым отверстием.
— Восьмой вагон. Отправление в одиннадцать тридцать. С третьей платформы. Посадку объявят за тридцать минут. Понятно?
— Понятно.
— Свободен, пока.
Препод был молодой, лет тридцати. Он улыбался и слезливо поблёскивал в свете фонарей глазами.
— Поддатый, — определил я. — Ну, понятно… Чтобы нашими людьми, хе-хе, руководить надо слегка принять.
По мере приезда трамваев и автобусов привокзальная площадь всё больше и больше походила на пчелиный улей. Возбуждение нарастало. Я поискал глазами хоть кого-то знакомого по сдаче экзаменов, но так никого не найдя, поднялся по одной из лестниц на площадку, где стоял памятник вождю пролетариата Владимиру Ильичу Ленину, который указывал рукой практически в сторону, ха-ха, Данильченково. Я посмотрел по карте.
Оттуда на площадь открывался отличный вид, и я, сняв тактический рюкзак на пятьдесят литров, встал там, разглядывая молодёжную сходку. По моим прикидкам на площади собралось человек триста. И они, постепенно, как и пчёлы, кучковались вокруг какой-нибудь «матки». Чаще всего кто-то начинал кричать: «Эм-ха-двенадцать! Все сюда! Эм-ха-двенадцать! Все сюда!» Или: «Бэ-У двенадцать!»
Я слышал, как какой-то полный парень в очках стал кричать: «Эм-А — двенадцать! Эм-А — двенадцать!» и к нему потянулись какие-то ребята, но туда не пошёл. Зачем толкаться в толпе, ведь до объявления посадки ещё было сорок минут? Увидев, что на травяном наклонном газоне, прямо по центру откоса между двух лестниц уже сидят два парня, я тоже присел, удобно облокотившись на рюкзак спиной.
— Курить есть? — спросил парень с лицом и причёской Кирка Дугласа.
Я достал из кармана пачку японского «Хай Лайта» и пьезозажгалку.
— Садись к нам, — громогласно и хрипло сказал другой парень с большим носом и скорее всего высокого роста. — Вино пить будешь?
Было такое ощущение, что не мог говорить не громко.
— Вы с какой группы? — спросил я, зная ответ.
— Эм-а — двенадцать, — сказал носатый.
— И я, — сказал я.
— Я из одиннадцатой. Да какая разница, все эмашники и эмхашники едут в одном вагоне. Восьмой, да?
— Восьмой, — кивнул я головой.
— Ну, тогда садись с нами! Бери стакан! — приказал носатый наполняя ёмкость. — Я Андрюха, е*ать меня в ухо, а это Андрей, держит х*й бодрей.
— Я Федько, — сказал парень с белым, почти седым, волосом, очень красиво подстриженным под модную стрижку «ветерок».
У меня тоже волосы были подстрижены «под ветерок», но чёлка не держалась торчком вверх, а распадалась на обе стороны лица. Но волосы более-менее вились, и было ничего так себе.
— Михаил я! Шелест!
— Садись Миха, не буди лихо, — снова срифмовал «носатый» Андрей. — Моя фамилия Курьянов. Можно звать «Кура»
— О, млять, иностранные, — сказал Федько, разглядывая синюю сигаретную пачку. — Хи лайт!
— Хай лайт! Японские? — удивился «Кура». — Родичи заграницу ходят? В валютнике такие недавно появились. Не жалко раздавать?
— Я сам привёз.
Взяв стакан с красным вином, выпил и закусил карамельной конфеткой «Земляничная». Портвейн «три топора», разглядел я бутылку в руках у «Куры».
— В Японии был? — удивился он. — Папа в посольстве работает? А ты в Дальрыбвтуз поступил, ха-ха!
— Папа сварщик на ТЭЦ-2. Рисую я. В Союзе художников состою. Свои картины в Токио на выставку возил. Кое-что продал. Оттуда деньги валютные. Ну и сигарет прикупил ещё там.
— Дорогие там сигареты! — сказал «Кура», наливая в стакан и выпивая. — Там всё дорогое, если на рубли переводить.
— Шестьдесят копеек по-нашему, — сказал я.
— Ага… Валютных… А это умножь на десять, — сказал «Кура». — За десять рублей на балке такие продаются.