Я посмотрел на Олю и улыбнулся.
— Не-е-е, — сказал я. — С какого перепугу я буду прятаться? И как долго?
Я развернулся и пошёл в читальный зал.
— Привет, Ларис. Как дела? Давно не виделись!
Она подняла голову от тетради. Тоже, писала конспект. Перед ней лежал синий том собрания «Ленина».
— А, привет, Миша, — сказала она обыденным тоном. Словно мы только что вчера виделись и не было у нас расставания и на Шикотане «тёрок». Я же уже там с ней перестал общаться.
— Учитесь?
— Учимся.
— Мне конспект нужен к завтрашнему семинару. А писать ещё ого-го. Давай потом поговорим?
— Да я и сам только поздороваться подошёл. Тоже с конспектами швах. Три дня — двенадцать лекций. Надо сразу взяться.
— Ага, — сказала она, не отвлекаясь от писанины.
Я сел за стол стоящий рядом и тоже начал строчить. Строчил я гораздо быстрее её и вскоре даже увлёкся, воображая, что моя рука — головка струйного принтера.
Можно было бы воспользоваться чернильным копиром, но почерк… Мне нужен был мой, ни с чьим несравнимый почерк. Преподаватели уже знали его и ждали от меня образцовых конспектов.
Во время переписывания я совершенно успокоился и даже забыл про соседку. Прошло уже около часа, когда я услышал.
— Ты прости меня, Мишка, за то, что было на Шикотане.
Меня словно током ударило.
— А что было на Шикотане? — спросил я совершенно «спокойным» голосом.
— Да, ничего не было, — сказала она.
— Э-э-э… Так, э-э-э, за что тогда прощать?
— Да, я хотела, чтобы ты приревновал меня. А то ты ходишь, такой, как будто тебе всё равно с кем я. Ну…
— Ни фига себе, всё равно⁈ — вскипел я мысленно. — Да я ведь рвал и метал!
— Мне было совсем не всё равно! Я даже хотел этому Валерке лицо начистить.
— Вот и начистил бы! — сказала она тихо.
— В смысле⁈ Да ты бы меня потом сожрала! Я же видел, что у тебя на лице написано: «только тронь».
— Ты ему, кстати, руку сломал. Правда я потом только узнала. После танцев. Когда она у него распухла. Две косточки крайние лопнули.
— Я знаю, что сломал, — буркнул я. — Что ж я не чувствую, как кости трещат под моими пальцами?
— Я почему к тебе тогда и прибежала, что поняла, что ты ему за меня руку сломал. У нас с ним ничего не было. Мы с ним даже не целовались. Потанцевали только. А потом. Потом мне его жалко было, но он сбегал от меня и даже прятался. А ты куда-то делся. Говорили, что ушёл картины рисовать. Но ты обиделся на меня да?
Она смотрела на меня искоса, сидя полубоком, и из глаз её текли слёзы. Беззвучно так текли. Просто лились на конспект и всё.
— Обиделся? Да я убить его был готов! Обиделся! Я думал, что у меня сердце лопнуло.
— Прости меня, пожалуйста.
Она всё-таки шмыгнула носом и на нас оглянулись. В зале ещё были «читатели-писатели».
— Поехали, короче, — сказал я. — А то ещё подумают, что я тебя…
Что должны подумать окружающие я не придумал, а встал, сложил её и свои тетради в портфель и рюкзак и вывел из читалки, положив «Ленина» на Ольгину стойку. Мы вышли из института, сели в машину и поехали по сырому от тумана городу. Потом я остановился.
— Хочешь, поедем ко мне? У меня сейчас своё жилище.
— Да, ты говорил.
— Я не понял. Что «да»?
— Поехали, — сказала она тихо. — Только мама станет волноваться.
— Я привезу тебя домой, не бойся. Просто посидим, поговорим. А пока помолчим, подумаем, о чём станем говорить. Хорошо думай, смотри.
Тревожные мысли — убивают нервные клетки, делая некогда позитивного человека — уставшей нервной собакой. Вот и меня они довели до такого состояния. И теперь тревога постепенно начинала проходить. Хтябы знать, что ничего не было, и то — великое облегчение. Я рулил и постепенно «наполнялся» пустотой. Я знал, что это высшее наслаждение — быть «наполненным» пустотой.
— Но-но, не расслабляйся! — скомандовал я себе. — Сколько раз такое было, что чашка переворачивалась и пустота выплёскивалась.
Мои хоромы не стали для неё неожиданностью. Тем более, что они и не выглядели хоромами. Так, две комнаты и кухня-гостиная, правда размером с приличную комнату и барной стойкой.
В холодильнике меня была мороженная пицца, которую я засунул в микроволновку. Не спрашивая желание гостьи я вскипятил воду и налил в стаканы в подстаканниках, положил в них чайные пакетики и поставил стаканы на барную стойку. Лариса в это время стояла у приоткрытого сверху окна и смотрела на заросший теряющим засохшую листву лесом, овраг. Отопление работало и я позволял себе держать окна открытыми, так как любил шелест листьев. Когда из-за туманов не хватало заряда батарей, днём включался совершенно неслышный дизель-генератор и батареи насыщал. Поэтому ночью здесь стояла почти абсолютная тишина. Особенно с противоположной дороге стороны.