Я вздохнул.
— Ты чего такой смурной, Василич? — спросил Панин.
— Он всегда такой перед днём рождения своим, — усмехнулся Мостовой.
— Так, ладно! — сказал я, хлопнув страницами и ладонями, закрыв тетрадь. Пойду с бугром[2] побеседую пока они не устроили нам. Заодно к Лёхе фаршевику зайду. Посмотрю, как там он месит… А вы тут не разлёживайтесь. Кто зайдёт из начальства, вони потом не оберёмся. Или закрывайтесь.
[1] СРТМ — средний траулер морозильный.
[2] Бугор — бригадир.
Глава 23
— Привет, Алесей, как оно? Крутится?
— Привет, Василич. Да, вот, пищит! — озабоченно нахмурился Лёха, мужичок лет тридцати пяти, кругленький, улыбчивый, чем-то похожий лицом на артиста Евгения Леонова.
— Что пищит? — озаботился я.
— Да вот, пресс пищит.
— Кхм! Так он и должен пищать! — сказал я. — Он же массу выдавливает.
Лёха озадаченно посмотрел на меня, потом улыбнулся.
— Молодец, Василич, не повёлся на шутку.
— Эх, Лёха-Лёха, знал бы, ты сколько раз я этот прикол слышал от тебя, — хотел сказать я, но не сказал.
— А сколько, кстати? — подумал я и, прикинув, резюмировал — девятнадцать раз я работал на этой плавбазе.
Девятнадцать раз «предок» не заморачивался решением задачи по спасению СССР и пускал судьбу на самотёк, пытаясь уйти в нирвану.
— Ты вариатор отпусти немного. Фарш плотный идёт. Гореть на шкуросборнике будет.
Лёха выпучил на меня глаза.
— Сам хотел это сделать. Как ты узнал? Ты же даже не трогал фарш.
— По звуку. Забыл, что у меня слух музыкальный.
— И не знал даже.
— Приходи ко мне двенадцатого, узнаешь.
— Так, ты приглашал уже.
— Так, я и говорю: «Приходи узнаешь, какой у меня музыкальный слух».
В токарке, в которую я попал, пройдя через неработающую часть рыбного цеха, поздоровавшись кивком головы с технологами и завпроизводством, проводившими в диспетчерской планёрку.
— Привет, Фёдор Тимофеевич, — поздоровался я с токарем.
— Здорово, Михал Васильевич.
Этот «я» во время работы ко всем обращался по имени отчеству. Особенно к старшим по возрасту.
— Что привело? Давненько не захаживал. С неделю, наверное. Как с тормозами вашими закончили, так и всё. Забыл сюда дорогу.
— Хех! Забудешь тут. Как без твоих золотых рук обойтись?
— Да ладно-ладно, не прибедняйся. Твои пружины с подкруткой проволоки вокруг оси, это о-го-го… Та ещё голова нужна, чтобы придумать такое.
— Ну… У меня только голова, может быть, а у тебя к голове ещё и руки золотые.
Фёдор Тимофеевич, мужик под метр девяносто и пошире меня раза в полтора, с ручищами, как у биндюжника, в смысле, — портового грузчика. Коренного киевлянина, ранее работавшего токарем на заводе «Маяк», производившем магнитофоны известной модели. Любил все поверхности валов точить с нулевым классом чистоты обработки. Ну, или очень близкому к нему. Привык он так работать. Мы на него бурчали поначалу, но потом и сами привыкли. Особенно я, потому что оборудование в фаршевом цехе было с такими валами. Потому и работало с семьдесят первого года практически без поломок.
— Что хочешь?
— Пружину нужно навить диаметром во, — я показал окружность, полученную путём смыкания указательных и больших пальцев обеих рук.
— Михал Василич…
Токарь укоризненно покачал головой. Я рассмеялся и протянул ему раскрытую тетрадь, где был нарисован «эскиз» будущей трубы для вытяжки.
— О, как! Солидный эскиз! — уважительно нахмурился токарь. — Аккуратно и понятно. И для чего тебе такая труба?
— Вытяжки будем ставить на оттайки. Задолбал этот пар!
— Нормальная идея. Хреновый у вас там климат… Какие сроки. Не прямо же сейчас?
— Не-не… Хотя… Когда сможешь, так и приступай. Я тебе заявку оставлю. Дальше сам решай. Но чтобы к утру было готово!
Закончил я фразу строгим голосом, так, что токарь вздрогнул.
— Ха-ха-ха! — засмеялся он. — Ну, рассмешил! Хорошая шутка!
Посмеялись, вышли на шкафут, закурили. Я здешний курил. Спортсмен, хе-хе…
— Тут вот ещё что, Тимофеич. Помнишь игрушку, что ты Генке в том году делал?
Токарь бросил на меня взгляд и снова уставился в бескрайнее море.
— Ну…