На волнах качалось что-то желтое. Похожее на дождевик.
– Что это?
Я показал на желтый предмет. Родители наклонились, пытаясь разглядеть, что это такое. Корпус парома отвесно уходил в воду. Несколько минут мы следили взглядом за желтым дождевиком…
Потом он исчез.
Паром медленно переваливался с борта на борт. Палуба ходила под ногами, и мне вдруг показалось, что, если это движение не прекратится, мы перевернемся вверх ногами. Волосы будут торчать дыбом, из карманов посыплется дождь монет. Это напомнило мне о том, как проявлялись фотографии в старом отцовском «Поляроиде». Мир на них изменялся очень медленно.
Мы стояли на палубе парома, идущего в Копенгаген. Это был датский паром.
И мир медленно изменялся.
Отец курил, выпуская струю дыма далеко за поручни. Он всегда наслаждался курением. И подходил к нему очень серьезно. Его губы плотно обхватывали мундштук сигареты, и сразу становилось понятно, что он священнодействует.
Но не думаю, чтобы так было на самом деле. По-моему, он стоял и думал о чем-то другом. От ветра на губах оставался привкус соли. На палубу вышел какой-то парень. Он остановился, запрокинул голову и закрыл глаза, словно хотел лбом ощутить тяжесть темноты или ждал, что на небе мелькнут габаритные огни самолета.
Ему было лет пятнадцать или шестнадцать, и, может быть, он выпил в каюте слишком много пива.
Я пытался вспомнить, о чем мы говорили, пока парень стоял, запрокинув назад голову.
Но этого я не помню.
Неожиданно раздался громкий голос, и мы оглянулись.
Парень был уже за поручнями, стоял спиной к палубе, держась за них руками. Он свесился над водой, весь устремленный вниз, в море. Черные волосы падали ему на лицо.
Парень открыл рот, и я снова услыхал тот голос.
Его крик разносился над морем.
– Mi a spetti…
Все пассажиры на палубе повернулись к нему. Недалеко от нас стояли несколько компаний, которые фотографировали друг друга, курили, смотрели на море. Теперь они одновременно оглянулись и уставились на парня. Его крик нарушил тот легкий ироничный тон, который принят у туристов, он противоречил их легкому пожиманию плечами и заливистому смеху. Они вели себя легкомысленно и беспечно. Но тут с них слетела непроизвольно надетая маска.
Майка на груди парня натянулась. Только теперь я обратил внимание, что он был без куртки, несмотря на вечернюю прохладу.
Отец шагнул в его сторону.
Парень никого не видел, пока отец не взял его крепко за руку. Он тянулся к морю. Кричал какие-то итальянские слова. Но вот его прервали. Он открыл рот и заморгал широко раскрытыми глазами.
В его лице было что-то неестественное, какая-то притворная паника. В нем не было и следа того примитивного ужаса, который, на мой взгляд, должен сопутствовать попытке самоубийства. Парень что-то пискнул, это было похоже на испорченный автоответчик.
Иногда от сильного испуга или, наоборот, от неожиданной радости в людях появляется что-то механическое, как у лунатиков. Я не раз наблюдал это. Они орут или плачут от радости, но это никого не трогает. Слишком сильные чувства всегда выглядят неестественными. Меня они не заражают. Такое дурацкое поведение может иметь только одну цель – привлечь к себе незаслуженное внимание. Мама часто говорила, что я циник. Но она говорила это с улыбкой, словно делала мне утонченный комплимент.
Я глядел на орущего парня, лицо его исказила гримаса.
– Отпусти меня!
Волосы и глаза темные. Сперва я принял его за итальянца, он кричал по-итальянски и был брюнет с тонкими чертами лица.
– Отпусти!
Теперь он говорил по-норвежски и без акцента.
Крик перешел в жалобное хныканье, парень вырывался из рук отца, пытаясь броситься в море.
Вокруг столпились пассажиры, где-то позади, за их спинами, кричала женщина.
Отец крепко держал парня.
Парень наполовину висел в воздухе. Он раскачивался и отпихивал ногой видимую только ему одному помеху. Потом тело его описало круг и он схватился за поручни второй рукой.
Он смотрел вниз. Взгляд его камнем упал на дно. В нем была чисто рыбья тоска. Он хотел вернуться в мир безмолвия. Хотел, чтобы его тело было пронизано крохотными дырочками, хотел плавать там, в глубине, охотясь на мелких рыбешек. Плавать, глотать и нереститься. Он больше не хотел быть частью человеческого сообщества, хотел, чтобы его поглотила глубина, утащила вниз, в безмолвный мир глубоководных рыб.
Я подошел поближе и остановился за спиной у отца.
Парень еще больше свесился вниз.
Солнечная тьма морских глубин. Вот что тянет туда человека. Вода захватывает тебя в свои сети и тянет вниз. Ты не в силах противиться ей. Апатия приносит облегчение. В голове туман. И что-то спутывает тебя по рукам и ногам.
Отец крепко держал парня.
Когда я был маленький, у нас была такая игра.
Кто первый разожмет руку?
Отец?
Я?
Кто из нас упадет?
Отец крепко держал парня за руку.
Кто первый разожмет руку?
Отец?
Парень?
Парень?
Отец?
Парень закрыл глаза. Он как будто выдохнул весь воздух или готовился взять разбег. Отец почти прижался к нему и вдруг заговорил, голос его долетал до меня, словно шепот с другого конца палубы. Губы шевелились, но звук, казалось, доносился издалека.
– Какого черта!
Парень обернулся к отцу.
– На кой мне тебя держать, если тебе так хочется прыгнуть…
– Так ведь паром тонет!
Я наблюдал за лицом отца, он внимательно изучал парня, обдумывал его слова.
– Я должен доплыть до берега.
– Мы не тонем.
– А я знаю, что тонем! Смотрите, люди уже бросаются за борт!
Его глаза были прикованы к воде.
– Это всего лишь дождевик.
– Отпустите меня! Я знаю, что мы тонем!
– Ну так прыгай! Пожалуйста! Я отпустил руку.
Отец кричал. В его лице появилось что-то незнакомое, злость чистая, как стекло.
Парень закрыл глаза. Опустил голову. Согнул колени.
Я уже видел, как его тело взметнулось в воздух. На мгновение оно застыло неподвижно на уровне поручней, через несколько секунд море засосало его и утащило под корпус парома.
Там темнота. Там водяная сеть. Рыбы выпьют из его глаз свет. Его затянет еще глубже.
Парень смотрел отцу в глаза:
– Вы уверены, что мы не тонем?
– Абсолютно уверен.
– А мне показалось… Я же так ясно почувствовал…
– Паром не тонет. Поверь мне.
Парень улыбнулся. Перекошенной, глуповатой улыбкой.
Когда он перелез обратно через поручни и спрыгнул на палубу, все засмеялись; смех загудел, как пчелиный рой.
Отец обнял парня за плечи. Парень хохотал и трясся, из глаз у него брызнули слезы.
Между приступами смеха он благодарил отца. Меня он тоже обнял. И маму. Он стиснул ее так крепко, что я подумал: сейчас он сломает все ее хрупкие косточки.
– Мы точно в безопасности?
Отец кивнул.
Мы молча шли по палубе к бару, слышались звуки венгерского оркестра, исполнявшего вольную версию «Давай танцевать» Дэвида Боуи.
В баре отец заказал четыре чашки кофе. Трясущимися руками поставил их на стол.
– А мне показалось… Я же так ясно почувствовал… – повторил парень.
Он нервно пил кофе маленькими глотками. И то и дело поглядывал на отца. Временами он улыбался все той же глуповатой улыбкой. Отец ерзал на стуле. Гнев его улетучился, и он выглядел смущенным.
– Я хотел проплыть это расстояние. – сказал парень, – До берега. До Италии.
– До Италии? А не слишком ли это далеко? – спросил отец с озабоченным смешком.
– Не так далеко, как вы думаете.
Парень снова посмотрел на отца и улыбнулся, в глазах его промелькнуло торжество.
Дама лет сорока пяти протолкалась через бар и подошла к нашему столику. Сбросила с головы капюшон тренировочной куртки.
– Вот ты где!
Парень не взглянул на нее, он не отрывал глаз от чашки.