- Ты чудак, Вася, то Любочку не можешь выбросить из головы, то теперь памятник... зачем он тебе сдался?.. - раздражённо, что было для него не характерно, закончил тогда Витя их разговор, и больше о памятнике они не вспоминали при встречах.
Так прошло два года, в течение которых заболела и умерла тёща, мысли о памятнике естественным образом вроде бы стали реже посещать Василия Васильевича, но они не оставили его совсем. Временами он надолго мог погрузиться в задумчивость, почти не замечал окружающих и делал всё как-то механически. Именно таким его однажды увидал на улице Витя и вернул его в реальность своим вопросом.
- Неужели всё о памятнике думаешь? - спросил он после приветствия с обычной своей хитроватой улыбкой.
- Думаю, - признался Василий Васильевич.
- Да... - продолжил Витя, - придётся тебя выручать по старой дружбе, спятить ведь можешь, такие случаи бывали. У меня, Вася, есть привычка обдумывать на досуге иногда даже абсурдные вещи, и вот что я надумал про твой памятник. Тебе надо напротив вашего здания, там места хватит, сделать участок пути метров пятьдесят, на насыпи, всё как полагается, и поместить на путь старый паровоз и пару вагонов, этого добра можно ещё найти в наших депо, всё почистить, покрасить, чтобы было как в музее. Железная дорога - это символ прогресса, движения вперёд и так далее, это будет лучшим памятником революционным событиям и тем более Управлению дороги. Будет и грандиозно и в наших условиях реально можно сделать. Я тебе дарю эту идею на том условии, что нигде и никогда ты не будешь упоминать меня: всё это ты придумал сам, Вася, договорились?
- Конечно, договорились! Спасибо, Витя, у тебя голова как дом советов, - радостно согласился Василий Васильевич.
После этой встречи мысли Василия Васильевича обрели реальные очертания. Предварительно подумав, он сделал практический шаг: договорился о встрече с Анатолием Сергеевичем, который за минувшее время из инструкторов вырос в заведующего отделом райкома, встретился с ним в его кабинете. Реакция Анатолия Сергеевича на предложения Василия Васильевича была аналогична той, которая была у жены и покойной тёщи - полное непонимание. Он сказал, что не помнит, чтобы первый говорил о памятнике, и мало ли что он мог сказать "не для печати", - это у него такой ораторский приём. Короче говоря, встреча закончилась быстро и сухо, Анатолий Сергеевич сказал:
- Вы коммунист, можете записаться на приём к первому, напомнить ему о его словах и рассказать о своём прожекте, я в эти дела вникать не горю желанием, у меня забот хватает.
Перспектива встречи с первым Василия Васильевича не пугала, он теперь, имея конкретную перед собой задачу, всё яснее представлял перед собой и насыпь, и паровоз, и вагоны - достойный памятник великим событиям, рисовал всё это многократно на бумаге; он чувствовал себя как никогда правым и поэтому сильным, совершенно не испытывая никаких волнений, записался на приём. А вот перед самой встречей стал волноваться, последние две ночи плохо спал и снились ему какие-то лошади, что по толкованию Нади означало, что первый будет разговаривать с Василием Васильевичем не искренне, быстрее всего не поддержит, потому что лошади во сне означают ложь. Василий Васильевич репетировал свою беседу с Надей, короче говоря, готовился основательно, подбадривая себя время от времени лозунгом военных лет: "Враг будет разбит, победа будет за нами!" Под врагом Василий Васильевич понимал бюрократию, у которой, по его словам, одна задача - ставить палки в колёса, и у которой нет других интересов кроме карьерных. Наступил назначенный день, Василий Васильевич оделся по-праздничному, Надя его перекрестила, и он отправился с приличным запасом по времени: покружил немного по городу и за десять минут предстал перед Еленой Марковной, секретарём-машинисткой первого. Она сказала, что у первого никого нет и он, наверно, может его принять, пошла доложить, а вернулась со словами: "Проходите, пожалуйста". Василий Васильевич уверенно вошёл, поздоровался и, довольно внятно изложил цель своего визита - сказалась капитальная домашняя подготовка. Первый молчал, он был явно не в настроении: утром жена устроила ему сцену за то, что он так долго сидит в своём кресле, а она, по его милости, свои лучшие годы должна провести в этом, Богом забытом, Шумнове. Можно было подумать, что он сам рад был не в меру длительному пребыванию на своём посту и не ждал повышения. Он знал, что в бюрократической кадровой машине случались иногда "тромбы", когда человека будто забывали, но ведь должны вспомнить, тем более, что за него уже дважды намекали кому нужно. В этом своём положении, он знал по опыту своему и других, надо сидеть тихо, не дёргаться, конечно, не ввязываться в эту авантюру, с которой пришёл этот Куликов; обязательно появятся анонимки в обкоме, которые в последнее время вроде бы запрещено рассматривать, но по старой привычке, видимо, по каждой из них обязательно беседуют - мало приятного. Наконец, прервав молчание, первый сказал: "Я, товарищ Куликов, не припоминаю, чтобы я призывал воздвигнуть возле вашего дома памятник, доски вполне достаточно, но это сейчас и не важно. Важно следующее: во-первых, это дорогое удовольствие для города Шумного, которое потребует участия ряда предприятий, а они и так планы свои не выполняют - будут оправдываться тем, что мы с вами отвлекали их от плановой работы; во-вторых, ваш дом расположен почти на окраине, на мало оживлённой улице, и на памятник будут смотреть единицы, поэтому воспитательное значение его будет ничтожным, я против - вы меня не убедили, - и добавил по местной связи, - Елена Марковна, пригласите следующего". Конечно, Василий Васильевич вначале сильно расстроился, но одновременно он, в который уже раз, почувствовал неискренность первого, его приверженность к демагогии, за что он его в глубине души не любил: и на этот раз первый думал о чём-то своём, когда формулировал свой отказ, поэтому так резко оборвал беседу, не желая выслушать аргументы Василия Васильевича. И об этом говорил Василий Васильевич дома, за обедом с женой и дочерью. Надежда Ивановна, казалось, ещё сильнее переживала за неудачу мужа, чем он сам, она сказала, не очень уверенная в том, что Василий Васильевич послушается её: "Брось, Вася, сколько тебе говорить? Зачем тебе приключения? Живи спокойно, как все нормальные люди! Он же первый, хозяин!.. Выше крыши не прыгнешь". Лиза, которой шёл восьмой год, и которая видела рисунки отца с домом, паровозом и вагонами, хотела, чтобы папа построил свою железную дорогу, она спросила: