Пит молча соглашается, позволяя взять его за руку и повести за собой, подальше от призраков, прочих теней прошлого и одиночества к дружбе, что еще имеет шансы продолжиться в настоящем. Как опытный солдат Мелларк тут же обводит комнату взглядом, стоит нам зайти внутрь, по привычке задерживаясь на фотографиях в рамках, детских рисунках и игрушках, которых оказывается еще больше на кухне. Стараясь не мешать его наблюдениям, я снова подхожу к раковине и наполняю чайник до краев, прежде чем поставить на плиту. Хоть хозяйка из меня всегда была не самая лучшая, я все равно пытаюсь произвести впечатление, выудив две кружки из фарфорового сервиза вместо простых стеклянных и выложив на стол все сладости, что обычно держу в самом дальнем и высоком шкафу до которого Джем еще не дорос.
— Ты теперь что-то вроде няни? — внезапный вопрос отвлекает меня от сдобы и, подняв голову, обнаруживаю своего гостя в дверном проеме кухни, чьи глаза теперь неотрывно следят за тем, как я наполняю вазочку печеньем и прочими сладостями.
— Участь любой одинокой и практически незанятой тёти, — пожимаю плечами и жестом приглашаю его за стол. — Тем более, мне и самой иногда необходима компания.
— Понимаю, — роняет Пит, не замечая, что каждое его откровение, словно мелкий пазл, что так любит собирать Джем, и из которого я наконец-то начинаю складывать цельную картинку. И если он позволит, то человек под маской главного миротворца в скором времени обретет лицо, душу и сердце.
Чайник на плите тихо посвистывает, требуя внимания, и я, сняв его с конфорки, тянусь за фарфоровым заварником в тон чашкам и баночкам, где хранится рассыпной чай.
— Зеленый или черный? — интересуюсь, а рука замирает на полпути.
— Черный, пожалуйста, — тут же отзывается Пит, до ушей долетает тихий скрип стула, говорящий, что главный миротворец устроился поудобней. Радуюсь, что хоть где-то наши вкусы совпали, и достаю банку с излюбленным черным чаем с высушенными листочками смородины, малины и мелиссы, чей аромат так сильно напоминает о счастливых моментах из детства. Закончив, ставлю заварник на стол, разливаю кипяток по кружкам и устраиваюсь напротив молчащего Пита.
— Ты приехал на открытие?
Чистые голубые глаза тут же взлетают вверх, отвечая утвердительно, в то время как он берет свою кружку и делает глоток, заедая печеньем.
— Вкусное, — сообщает он, прожевав, — твоя работа?
Прыскаю в ладонь, а на щеках появляется легкий румянец.
— Ни в коем случае, — мотаю головой, давая понять, что стрепня не является моим отличительным качеством. — Из новой пекарни в городе. Покупаю для Джема.
— Не любитель сладкого?
— Предпочитаю мясо, — пожимаю плечами, ведь это то, чем я жила много лет. И хоть время от времени я охочусь, это больше как хобби, нежели острая необходимость. — А ты?
— Ем все, что попадется под руку, — усмехается он и принимается за пышную булочку со сливочным кремом. — Работа, сама понимаешь.
Хмурюсь, пока он не смотрит, не понимая как можно ставить работу выше таких важных вещей, как прием пищи или сон. Что бы Пит не думал о себе, он всего лишь человек. Ответственный, трудолюбивый, упрямый, но человек. Однако, глядя на то, как он с блаженной улыбкой уплетает одну сдобу за другой, совсем как Джем, я сдаюсь, и уголки моих губ ползут все выше и выше, пока щеки не начинает покалывать от напряжения. Так мы и завтракаем, обсуждая какие-то мелкие, абсолютно неважные темы, превращая их в нечто особенное и не замечая, как минуты превращаются в часы.
Около девяти утра нас прерывает сигнал радиоприемника на запястье у Пита, требуя незамедлительного ответа:
— Золотой-1, сообщите свое место нахождения! Прием!
Закатываю глаза и прыскаю в кулак, пока Главный Миротворец качает головой и ухмыляется, занося палец над кнопкой.
— Керин, это Золотой-1, прием! Я на пути к штабу, — отчеканивает Пит с уже привычной для него отстраненностью, но маска равнодушия так и остается в стороне.
— Принято, Золотой-1! Вас встретить?
— Нет необходимости, Керин! Буду через пятнадцать минут, — обещает Мелларк и прерывает радиосвязь. — Как ты, наверное, заметила, мне пора выдвигаться, — обращается он уже ко мне, вставая со своего места. — Спасибо за чай и за… беседу.
— Всегда пожалуйста! — несмело улыбаюсь, тоже поднимаясь на ноги и провожая его до порога. Пит открывает дверь и оборачивается, словно хочет что-то сказать, но так и не находит храбрости.
— Встретимся на открытии? — произношу я настолько неуверенно, что простая фраза превращается в вопрос.
— Я буду в первом ряду, — обещает он, спускается с крыльца и поворачивает к выходу из деревни, не бросив на заброшенный дом напротив ни единого взгляда.
На удивление его слова только усугубляют мое и так неспокойное сердце. Следующий час я трачу на сборы в город и даже принимаю быстрый душ, что никогда раньше не делала по утрам. Пока мои волосы сохнут, снова перебираю вешалки в гардеробе, рассматривая одно платье за другим, помня об обещании мэру выглядеть презентабельно. Однако, на какой бы наряд не падал мой выбор, глубоко в душе я знаю, что платье — это последнее, что мне хотелось бы сегодня надеть. Когда время начинает предательски бежать все быстрее и быстрее, я сдаюсь и примеряю один из купленных в Четвертом комбинезонов, изумрудного цвета и приятного к телу хлопка. Свободные брюки-клеш вполне сходят за длинную юбку, а короткие рукава и V-образный вырез нисколько не стесняют движений и не делают похожей на нарядную куклу. От привычной дикарки из Шлака меня отличают только аккуратно заплетенные косы, которые мама всегда называет «замужними», хотя их носит практически каждая девушка каждый день, независимо от ее социального статуса. И когда до одиннадцати остается всего двадцать минут, я тоже выхожу из дома и спешу в город по той же тропе, которой ушел Пит.
Чем ближе к центру города я подхожу, тем больше людей мне встречаются; все спешат к главной площади, где еще вчера установили небольшую сцену для торжественного открытия первого многофункционального центра для людей, которым нужна помощь. Такие учреждения уже открылись в других уголках Нового Панема, и вот, очередь дошла до Двенадцатого, который как феникс продолжает возрождаться из пепла и обломков, что оставил после себя Сноу. На умытых дождями и высушенными порывами ветра улицах снова выросли дома и магазины, большой крытый рынок и мемориал в память о тех, кого мы потеряли. И вот, наконец-то, появилось место, куда может придти каждый, будь он жителем дистрикта или Капитолия, и сделать запрос о своем прошлом или пропавших родственниках.
Пробравшись ближе к сцене, я без труда нахожу знакомую пару прямо у ступеней, жарко дискутирующих из-за очередной мелочи. Ухмыляясь и одновременно качая головой, спешу к ним присоединиться.
— Привет, соседям! — громко произношу, чтобы уж точно привлечь их внимание. Первым ко мне оборачивается Хеймитч в своем лучшем костюме, лицо красное от негодования.
— Китнисс, ну хоть ты ей скажи, что с таким животом ей на сцене делать нечего! — восклицает бывший ментор, умоляя поддержать и помочь. Мой взгляд падает на его жену, что уперев руки в бока и гордо вздернув нос, упрямо стоит на своем праве быть рядом, хочет он этого или нет. Длинный и широкий сарафан в цветочек уже не в силах скрыть ее раздувшийся до размеров тыквы живот, в то время как румянец на щеках делает ее прелестной даже в гневе.
— Да, Китнисс, скажи этому паникеру, что мне лучше знать, что я могу, а что нет! — язвит Иви, очень похоже передразнивая и до того нервного мужа.
— А если тебе приспичит рожать прямо на виду всего дистрикта? Будь же благоразумной, женщина! — не унимается Хеймитч, явно не понимая, что тем самым способствует тому, от чего желает ее уберечь. Иви лишь больше хмурится, сжимая полные губы в тонкую линию, говорящую, что она не сдастся ни за какие коврижки.
Порой мне совсем невдомек как эти две упрямые донельзя личности уживаются под одной крышей. Уехав из Четвертого раньше, чем Эбернети набрался смелости рассказать об Эффи, а его миссис признаться, что ждет ребенка, я ни разу не пожалела о пропущенном скандале, который по словам мамы слышали все ее соседи. Теперь же, когда они решили окончательно осесть в Двенадцатом, я страшусь того момента, когда подобное повторится вновь. И если я хочу остаться другом им обоим, то придется научиться молчать, не принимая ничью сторону.