«Рассказ Гоголя о красотах Невского, о встречах, которые там случаются, как бы переносился в настоящее время. Монолог густо населялся персонажами, и каждый из них, охарактеризованный двумя-тремя словами, в интерпретации Райкина становился живой и достоверной фигурой. Толпа на Невском сгущалась, люди встречались, расходились, обменивались репликами. Рассказчик, с наслаждением окунаясь в эту толпу, наблюдал ее, комментировал, размышлял. Зритель, увлеченный внутренней логикой рассказа, был ошеломлен богатством портретных зарисовок и наблюдений. А рассказчик уже снова уходил в историю – он вспоминал о создателе города Петре и об его указе подвергать порке за замусоривание Невского проспекта. «Сегодня такого указа нет, а жаль!» Он приглашал зрителей совершить вместе с ним путешествие от Адмиралтейства с его золотым шпилем к Московскому вокзалу, завернуть по дороге на улицу Желябова, где помещался театр. «Прогулка» позволяла затронуть различные темы, поговорить о строительстве, о театрах, о магазинах, о памятниках и даже о телефонах-автоматах. В рассказе об Аничковом дворце, отданном после революции детям, возникали лирические интонации. Они незаметно переходили в сатирические, а задушевная беседа – в комические зарисовки. Бытовые темы, то, что презрительно именовалось «мелкотемьем», подчинялись отчетливо заявленной идейной и гражданской позиции рассказчика, и зритель понимал, во имя чего критикует артист те или иные недостатки…
Время доказало, что обращение к Гоголю было не случайным. Как всякий крупный комик нашего театра, Райкин связан с Гоголем, испытал его сильное влияние. Хотя, вероятно, нельзя не учитывать и влияния творчества М. Зощенко и Н. Эрдмана. И с тем, и с другим артист был близко знаком и высоко их ценил. И все-таки великий русский писатель-сатирик был особенно близок молодому актеру. Он и в дальнейшем будет черпать у Гоголя типажи и сюжеты, но главное, всю жизнь учиться силе гоголевского Гнева и Любви. «Гнева против того, что губит человека, Любви к бедной душе человеческой, которую губят» (Н. Гоголь)…
Стремление к характерам-символам, к предельной обобщенности в соединении с реализмом деталей сближает искусство Райкина с творчеством Н. В. Гоголя. «Больше от Шекспира, чем от Диккенса», – говорил Чаплин. А Райкин, вероятно, мог бы сказать: «Больше от Гоголя, чем от Чехова»…»
Согласимся с Уваровой: Райкину действительно было ближе творчество Николая Васильевича Гоголя, чем, к примеру, творчество другого русского классика – Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Почему? Видимо, потому, что для характеристики гоголевского юмора применима формула «смех сквозь слезы», а для юмора щедринского – «смех сквозь негодование и презрение». И дело тут не только в текущем моменте (следовать заветам Салтыкова-Щедрина на советской сцене было небезопасно), но и в характере самого Райкина – он был более мягким и менее саркастичным человеком, чем выдающийся русский классик. Поэтому из двух сатир он и выбрал гоголевскую – более мягкую, чем грозная и бичующая щедринская. Гоголь (а значит, и Райкин) был проповедником, а Щедрин – обвинителем. Отметим, Гоголь мало интересовался политикой и к существующему строю относился лояльно (как и Райкин). Чего не скажешь о Салтыкове-Щедрине, произведения которого всегда были полны политического подтекста, а сам он буквально жаждал перемен. Из-за этого судьба его была полна драматизма: там были и арест, и ссылка, и закрытие журнала, которым он руководил.
Ссылка писателя последовала в 1848 году, когда Европу потрясли революции и русский император Николай I испугался, что крамольные идеи, которые распространял в своих книгах Салтыков-Щедрин, найдут горячий отклик у широкой интеллигенции. В тот революционный год писатель выпустил в свет повесть «Запутанное дело», где писал следующее: «Россия – государство обширное, обильное и богатое; да человек-то глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве». В итоге писателя арестовали и сослали в Вятку. Чуть позже, уже при новом императоре – Александре II – Салтыкову разрешили вернуться в Петербург, поскольку новый государь был реформатором и ему позарез нужны были честные и либеральные деятели. Однако произведения Салтыкова продолжали вызывать гнев цензуры. Были запрещены к печати несколько его злободневных сказок, закрылся журнал «Отечественные записки», в котором он был главным редактором.
Кто-то скажет: будь это при Сталине, наверняка бы дело завершилось куда более трагично: писателя отправили бы в ГУЛАГ, а то и вовсе расстреляли. Хотя на самом деле при Сталине ни один известный сатирик к стенке поставлен не был. Другое дело, что сатира при нем была под более жестким контролем государства, чем это было при царизме. Однако и повод к этому у Сталина был: он-то прекрасно знал, к чему привел либерализм государей-императоров, в том числе и в отношении распространения крамольных идей в среде интеллигенции – развалом империи. В итоге сатира при нем стала «ручной», а тех из сатириков, кто не захотел активно сотрудничать с властью (Михаил Булгаков, Михаил Зощенко, Даниил Хармс и др.), он попросту заставил уйти из жанра, но отнюдь не уничтожил. И произведения того же Салтыкова-Щедрина при Сталине издавались (пусть и не все), а некоторые даже были инсценированы, причем и на эстраде тоже. Так что, как говорил один из персонажей Аркадия Райкина, «эпоха была жуткая, жутчайшая была эпоха, но рыба в Каме, представьте себе, была».