ленинградского дня, но все же солнце поднялось уже довольно высоко над горизонтом, несмотря на пять часов
утра. Чистое небо предвещало хорошую погоду, н она была бы мне очень кстати, будь у меня надобность куда-
то далеко идти. Но у меня не было такой надобности. Без всякой надобности я дошел до той дороги, которая
пересекала железнодорожную линию. Мне, конечно, не обязательно было выходить на ту дорогу. На что она
мне сдалась? И уж совсем не обязательно было идти по ней в ту сторону, куда я ходил в прошлом году. Я мог с
тем же успехом пойти в противоположную сторону.
Однако что-то у меня опять перепуталось. Должно быть, я слишком задумался, что ли, не знаю, но как-то
так получилось, что ноги сами понесли меня именно в ту сторону, куда мне совсем незачем было идти. А когда
я спохватился, то оказалось, что они унесли меня от станционного поселка по крайней мере на полкилометра.
Вот и доверяйся после этого своим ногам! И откуда только набралось в них столько дури — непонятно! Вечно
напутают что-нибудь.
Но делать было нечего. Не идти же мне было обратно к железной дороге. Ради чего стал бы я к ней
возвращаться? Ради того, чтобы перебраться через нее на другую сторону? А чем лучше была та сторона
железной дороги в сравнении с этой стороной? Здесь простирались такие же поля и росли такие же деревья, что
и там. Я мог одинаково хорошо нагуляться и по эту сторону железной дороги, а потом вернуться в город, чтобы
успокоить скорей Ивана Петровича с Марией Егоровной, которые, конечно, беспокоились обо мне, не видя меня
дома.
Так я решил. Но, пока я это решал, ноги несли и несли меня по дороге все дальше и дальше от станции.
Такие они были беспокойные. Им бы постоять, отдохнуть, а они несли. Просто привычка была у них такая — не
стоять на месте, если выбрались на какую-нибудь дорогу. Всю жизнь они носили меня по разным дорогам и
теперь тоже продолжали делать свое привычное дело, хотя здесь мне вовсе никуда не нужно было шагать, и тем
более с такой торопливостью. Глядя на них, то есть на мои ноги, можно было подумать, что человека ждут где-
то важные, неотложные дела. А на самом деле никаких дел у человека не было, и он просто так выехал из
города прогуляться немного.
Скоро показался перелесок. Он был мне знаком, этот перелесок. Еще бы! Я пересекал его в своей жизни
туда и сюда уже четыре раза. Возле этого перелеска можно было остановиться, поискать что-нибудь вроде
щавеля или земляники, полюбоваться на полевые цветы в тех местах, где по ним еще не прошла коса, и потом
отправиться обратно к станции. Но некошеные луга могли быть и по ту сторону перелеска. Что ж, выйти к ним
тоже не требовало большого труда. Перелесок тянулся вдоль дороги всего метров на четыреста. Пройти его
насквозь и потом окинуть глазом то, что расстилалось позади него, тоже было нетрудно. А вернуться к станции
я мог и оттуда.
Но, пройдя перелесок и выйдя по другую его сторону на новый простор полей, я, должно быть, снова о
чем-то некстати задумался, потому что все шел и шел. Дорога скоро поднялась выше, и слева моим глазам
открылась далекая обширная низина, посреди которой текла маленькая река. Я помнил ее. Только теперь
кустарники, росшие по ее берегам, густо обросли зеленой листвой, почти заслонившей воду. Но, ловя ее
проблески в просветах листвы, я опять забыл про свои ноги. А они несли и несли меня, пользуясь моей
невнимательностью к ним. Такие это были ненадежные создания. И кончилось это тем, что я скоро увидел
перед собой ту самую деревню, которую хорошо знал. И, конечно, я не остановился и не повернул назад, увидев
эту деревню. Почему это я вдруг должен повернуть назад при виде знакомой деревни? Наоборот, я продолжал
свой путь, приближаясь к ней все больше и больше, и даже вошел в нее наконец.
Ничего плохого не было в том, что я вошел в эту деревню. Почему не войти в деревню, которую хорошо
знаешь и где могут встретиться знакомые лица, которым можно кивнуть? Я шел вдоль деревни и искал эти
знакомые лица. Но мало кто попадался мне на улице в этот день, а кто попадался — не был знаком. Зато очень
скоро я остановился перед небольшим домом, в котором знакомы были мне все обитатели.
Вот как здорово получилось! Я даже удивился, увидав этот дом. Как же так? Откуда он вдруг взялся на
моем пути? Как будто я нарочно его искал. Шел, шел и прямо к нему пришел. Хе-хе, чудеса да и только! Что же
это за дом такой? Э-э, да это не в нем ли жила очень хорошо мне знакомая женщина? Помню, помню, как же!
Она даже письма мне потом писала всякие. “Процесс вашего перевоспитания” и все такое прочее. Следовало,
пожалуй, зайти и навестить ее по старому знакомству, раз уж я случайно оказался возле. Неудобно было не
зайти, проходя мимо. И я зашел.
Толкнув калитку, я зашагал через двор к знакомому крыльцу. Однако на крыльцо мне не пришлось
подниматься. На крыльцо из сеней вышла черноглазая девочка и спросила меня:
— Вам кого?
Лицо девочки показалось мне знакомым. Похоже было, что я уже видел его где-то. Странно. Что-то очень
уж много знакомых лиц стал я встречать у них за последнее время. Но лицо девочки могло показаться мне
знакомым потому, что она походила на мать. Ведь это была дочь моей женщины. Я сразу это сообразил. Я всегда
очень быстро все соображаю. Такая у меня удивительная голова. И теперь тоже я моментально догадался,
почему лицо девочки было мне знакомо. Не то чтобы она в точности повторила лицом свою мать. Нет. Но
волосы, брови и глаза были того же цвета. Каков бы ни был ее отец, но цвет волос и глаз она взяла от матери.
Даже разрез глаз и сочетание их с бровями были у нее похожи на материнские. Неудивительно, что я сразу
признал в ней дочь. Только была она, конечно, меньше и тоньше матери, и платье на ней было до колен. Она
повторила с крыльца свой вопрос, и я ответил снизу:
— Мне нужно Надежду Петровну.
Я ответил так потому, что надо же было что-то ответить. Если у тебя спросили, кого тебе нужно, то надо
назвать какое-то имя. Все равно какое. И вот я назвал хоть какое-то имя. А девочка сказала:
— Ее нет дома.
— Как нет дома?
Этого я, конечно, не ожидал, если вообще ожидал чего-нибудь. А девочка пояснила:
— Она уехала,
— Куда уехала?
— Уехала в колхоз “Новый путь”.
— А зачем?
— Не знаю. Дела у нее. Она депутат.
— Как?
— Она депутат областного Совета.
— А-а…
Я не совсем, правда, понял, что значило быть депутатом, но одно усвоил ясно: такому человеку
приходится куда-то отлучаться из дому. И это мне не особенно понравилось. Я спросил девочку:
— А долго она там пробудет?
Девочка ответила:
— Не знаю. Может быть, и долго.
— А как долго?
— Один раз она неделю проездила.
Я призадумался, стоя внизу перед ступеньками крыльца. Вот оно чем дело пахло!.. Один раз она неделю
проездила где-то со своими депутатскими делами. А вдруг она и теперь проездит неделю? Что же мне тогда
делать? Стоять здесь перед ее крыльцом и ждать? Конечно, я случайно сюда забрел. Так просто, шел мимо и
вспомнил… Но если она действительно проездит неделю, то как же быть? Пока я таким образом раздумывал,
девочка сказала:
— Может быть, вы зайдете, посидите немного?
Вот какая это была девочка! Если бы ее мать была со мной такая же ласковая, как она, разве я стоял бы
теперь с таким видом перед этим крыльцом? Я давно входил бы в этот дом без всякого приглашения, как свой
человек.
Но я не вошел даже по приглашению. Старшая хозяйка вышла в это время из сада и, сказав мне:
“Здравствуйте”, — поднялась на крыльцо. Я раздумал идти в дом вслед за ней. О чем стал бы я с ней говорить?
Она не была матерью моей женщины. Она была матерью ее покойного мужа. А я не хотел думать о ее покойном