Двери лифта закрылись и мы с Томом остались вдвоем.
– Уфф, – он вытер рукавом пот со лба. – Тяжело быть очень богатым. Будто на Уимблдоне сотню сетов отыграл.
– Спасибо, Том, – не знаю, нуждался ли он в моей благодарности. – Спасибо.
Прессконференцию назначили через три дня.
А за это время мне нужно было дать своим делам новый толчок.
Ведь скопилось много всего: хозяйство Рича требовало постоянного участия, пора было вторгаться в Китай, Квон, Мильке, Андорра, итальянские банки, немецкие, европейская энергетика, телекоммуникации (если прав Серый, то в Женеве, в CERN, вотвот должен был родиться проект «Всемирная паутина», на который он возлагал огромные надежды) – я уже давно оставил попытки объять все, довольствуясь только редкими наскоками на ту или иную область деятельности. Контроль все ощутимее выскальзывал из рук. Деньги шли полноводной рекой, но вот какимто образом управлять ее течением становилось невозможно. В смысле – вникнуть, подправить, оптимизировать. Понятно, что в руководстве каждой или почти каждой компании сидели люди, которым пальцы в рот складывать не стоит, но у менято был могучий бонус, использовать который по мере роста активов становилось все труднее и труднее. Не помогали ни секретари, ни органайзеры, которых скопилось уже штук пять: «самые важные дела», «срочнейшие дела», «личные безотлагательные дела», «пожар!!!» и так далее. Занявшись любым из имеющихся проектов, я мог бы, наверное, здорово его улучшить, но их было слишком много и все вместе они теперь сами управляли моей жизнью, превращая ее в какието слобосознаваемые метания из стороны в сторону.
Мне катастрофически не хватало времени – оно расползалось как тришкин кафтан, и я никуда не успевал. Вернее, не мог ухватиться за чтото одно, опасаясь упустить другое, более важное. Скакал по вершкам, не вникая в глубинные процессы, неосмотрительно доверяясь кому попало. Ведь наши цели не ограничивались, как у любого нормального капиталиста, зарабатыванием денег и благотворительностью – для рекламы и для самоуспокоения. Наши задачи стояли гораздо шире. Но всего стало так много, что требовался какойто уникальный, исключительный инструмент, превосходящий эффективностью все, что было создано человечеством прежде. Выстраивая структуру капитала и власти параллельную по сути имеющейся в России, мы не располагали ресурсами для создания полноценного Совмина, Политбюро, и прочегопрочегопрочего.
Бюджет Советского Союза – всего СССР – на 1988 год составил чтото около 350 миллиардов рублей. Порядком обесценившихся, получивших презрительное прозвище «деревянных», в принципе мне непонятное. На любой купюре Госбанка образца 1961 года от червонца и выше было написано «Банковские билеты обеспечиваются золотом, драгметаллами и другими активами государственного банка»; казначейские билеты – до пяти рублей «обеспечивались всем достоянием Союза СССР». Понятно, что в большей степени это декларация и вряд ли какомунибудь Чаушеску отсыпали бы золотого песка, предъяви он к оплате сотню миллионов таких рублей по установленному еще в 1960м году курсу – рубль за грамм. Однако основная резервная валюта – доллар не была обеспечена ничем даже на уровне деклараций! Так кто из них – «деревянный»? В 1971 году Голль отвез в НьюЙорк доллары по курсу чтото около 35$ за тройскую унцию – чуть ниже курса рубля в то же время. Примерно 1,3 доллара за грамм. Но с тех пор прошло достаточно времени, чтобы золото стоило и больше 20 долларов за грамм (стараниями, в том числе и дорогого Юрия Юрьевича) в конце семидесятых и успело опуститься к нынешним шестнадцати долларам.
На долларе не написано ничего. Но «деревянный» всетаки рубль. Вот и пойми после этого тонкую ранимую душу советского мещанина, желающего иметь вожделенные доллары, не обеспеченные ничем, кроме нескольких международных соглашений, и презрительно называющего свою, обеспеченную золотом валюту – «деревянными».
Но я не о том. Я о том, что мы с Серым вместе контролировали капитал уже давно превзошедший размерами всю доходную часть бюджета СССР. Но аппарата управления – даже отдаленно сравнимого – у нас еще не появилось. И мне такая ситуация казалась очень похожей на обычный тупик, из которого не было выхода. Если Фролов и видел перспективу, то делиться ею со мной пока не спешил.
Денег можно скопить сколько угодно, но вот управлять ими, и управлять эффективно – без соответствующего инструмента попросту невозможно.
Серый часто в последнее время, насмотревшись на «американский образ жизни», говорил, что самая большая разница между СССР и США не в способах организации экономики – здесь различия на самом деле невелики, а в том, что в Союзе у власти чаще всего оказываются дилетанты, не приспособленные к государственной деятельности ни образованием, ни опытом, ни личностными характеристиками, в то время как в США и Англии – странах, наименее пострадавших от двух мировых войн – народом правят профессионалы, прошедшие лучшие в мире университеты по праву рождения и способностей, получившие разнообразный опыт и умения от старших… товарищей. А чем профессионал отличается от любителя? Тем, что одну и ту же работу может сделать быстрее, дешевле и с лучшим качеством. И всегда знает, какие инструменты ему понадобятся. Вот и вся разница.
Правление же «любителей» – Хрущева, Брежнева и прочей камарильи было похоже на бесконечный субботник: а давайте вот то бревно погрузим в кузов! Нет, давайте вот это! А может, лучше спляшем для настроения? Или соседа зарежем? Бесконечные шараханья из стороны в сторону не сулили стране ничего хорошего и тот итог, что живо нарисовал однажды передо мною Серый, был во многом закономерен.
Революция не закончилась Гражданской войной. Она продолжается и сейчас.
Пока у государства не появилась новая элита, четко сознающая, что она и ее государство – одно и то же, революция не закончилась.
Тем же норманнам в Британии потребовалось триста лет, чтобы избавиться от старых претендентов на власть – саксонских кровей и вырастить несколько поколений новых легитимных правителей, не отделявших себя от своего сюзерена и страны. Говорят, идею национального государства придумал Ришелье. Думается мне, что англичане сообразили эту простую мысль гораздо раньше, лет на сто пятьдесят – когда лишились заморских владений в Аквитании. Все кто по эту сторону Канала – наши, а те, кто по ту – враги. Вот и вся парадигма формирования элиты. Война Роз еще разок проредила самых непонятливых, и после нее английское дворянство первым в мире осознало, что имеющаяся у них страна – единственное, что у них есть. Французский или испанский дворянин был прежде всего дворянин, и только потом – французом или испанцем, на Острове все было наоборот – сначала англичанин, потом дворянин. Среди дворян – англичанин, среди англичан – дворянин. И именно эта простая идея позволила начать формирование национальной элиты, создавшей страну для себя. Конечно, бывали и просчеты и ошибки, но не было метаний. Прагматизм, холодный расчет и профессионализм. И было понимание, что власть не должна находиться в руках негодных к управлению людей. Если король думал иначе – горе королю.
В Союзе я был знаком с парой «мальчиковмажоров», как пел о них бородатый мужик из Башкирии. Спесь, почивание на папашиных лаврах и много любви к себе, единственному. При совершенной несостоятельности как самостоятельная мыслящая единица. Возможно, были и другие – «правильные мажоры», но мне такие не попадались. Я даже о них не слышал. Что ни «папин сын» – то мразь первостатейная.
Здесь все было иначе. Не то, чтобы не встречались подобные экземпляры – хватало и таких, но, выбрав легкий путь в жизни, они на нем и оставались. Власть и деньги родителей доставались тем, кто работал на износ – в школе, колледже, университете, тем, кто побеждал в гонке темносиней (Оксфорд) и светлосиней (Кэмбридж) восьмерок на Темзе и слышал звон колокольчика, непрерывно звонящего в Оксфорде уже полторы сотни лет, тем, кто истоптал плац в Сандхёрсте и не задумываясь отправился к далеким Фолклендам – потому что так пожелала страна. А для «кокаиновых носов» – в лучшем случае доходное место в Совете Директоров какойнибудь стабильной компании, где и не требуется никакого умения управлять. Сиди, просиживай штаны, храни место для достойного.