Не довезя меня до ровного места, прямо на уклоне линия со скрежетом замедляется и, передав наверх убегающий по цепочке лязг, окончательно замирает. Сижу, боясь пошевелиться, — сиденье подо мной растрескалось и крошится под окостеневшими в мертвой хватке пальцами, а это железное сооружение, линия, находится на приличной высоте от пола. Кроме того, я смертельно боюсь Станции, мне страшно бросить даже мимолетный взгляд туда, где туннель входит в огромное, я это чувствую, выжидающе замершее пространство. Ждущее меня. Нет, перебор. Не такая уж я важная птица, чтоб меня там ждали, — поправляю я себя, но от этого становится только страшнее.
Отчаянно балансируя на сидушке, отмечаю, что если бы линия здесь не закончилась, но просто возникла бы возможность сойти, то я бы малодушно предпочел быть завезенным в окончательную глубину — но сам добровольно ни за что бы здесь не сошел, больно уж явно чувствуется здесь НЕХОРОШЕЕ. Вдруг сидушка как-то особенно жалобно крякает, и я, вжав голову в плечи и обмерев от этого тихого хруста, кажущегося непереносимо громким и выдающим меня с головой, понимаю — все, надо слезать или сейчас навернусь, и это уж точно будет куда погромче.
Спускаю поджатые ноги вниз, достаю-таки до гигантских многорядных цепей, приводивших в движение линию, и мягко спрыгиваю вниз. Под ногами хрустит мусор, снова замираю и прислушиваюсь. Вроде тихо. Какая же свинцовая здесь тишина! Невообразимая толща земли над головой ощущается физически, давит, спирает дыхание. Шаг за шагом, с пугливыми паузами, я спускаюсь по наклоненному туннелю, заглядывая в приоткрывающееся. Вот и все. Наклонный туннель кончился, и я стою на ровном полу. Хотя лучше сказать — горизонтальном, ровным его не назвать даже при большом желании. Если когда-нибудь приходилось видеть снесенный дом, то лучше иллюстрации не найти — кучи, рытвины, опасно торчит что-то острое, под мелкой дрянью угадываются очертания фрагментов покрупнее. Странно видеть так напоминающий о человеческих руках пейзаж здесь, где нет и никогда не было ничего, имеющего к людям хотя бы самое отдаленное отношение.
Потолок не нависает, но и высоким его не назвать — метров семь-восемь, весь в рытвинах, кое-где в нем чернеют дыры. Это наводит меня на мысль, что точно такие же могут быть и в полу, поэтому на потолок я больше не смотрю, все внимание — на пол и вдаль, здесь по-любому кто-то есть, и близко — я чувствую. Да, все это пространство четко разделено — слева глухая стена. В царящей здесь полутьме стена исчезает всего метров через двадцать, но я откуда-то знаю, что она идет далеко, очень далеко, до Самого Конца. В ней нет ни проходов, ни дыр; за ней точно такое же… пространство? помещение? — но войти туда, спуститься, можно лишь из нашего мира. Отсюда за стену хода нет.
Как только это знание вошло в меня, я ощутил силу, тянущую туда, вдоль по этому Главному Коридору. Это походило на гипноз — мягкое вкрадчивое нечто ласково подталкивает, и хочется не умничать и идти туда, остекленев глазами и улыбаясь во весь рот. Уйдя с оси коридора, я обнаружил, что тяга ослабла, вдоль стен она почти не ощущалась.
Не знаю зачем, но я решил посмотреть — что же там за поворотом. Медленно двинувшись вперед, я заглянул за угол. Огромное пространство, или, скорее, просто большое. Как бы отсек, но конца ему не видать, темно. По «мою» сторону выгородки, идущие насколько хватает взгляда, в сравнении с залом маленькие, где-то со стандартную комнату в «хрущевках». Я завернул в одну — пусто, такой же корявый «пол», покрытый каким-то хламом. Меня немного отпустило, того леденящего ужаса, как в последние полчаса, прошедшие с прибытия, уже не было. Повеселев, я внимательно разглядывал хлам — он возвращал меня в детство, когда вокруг было столько непонятных предметов. Все, что валялось под ногами, несло несомненный отпечаток некоего предназначения, было осмысленным — но вдребезги разбитым и таким «нена-шим», что удивлению не хватало лишь малой толики чего-нибудь знакомого, чтоб раздуться до приличествующего странности находок размера. Все, абсолютно все было чужим, глаза не могли сопоставить увиденное ни с чем знакомым, и это приводило к тому, что, отведя глаза, я вновь пытался опознать уже виденное и не узнавал.
Когда среди всего этого дерьма я нашел предмет, похожий на палку, я обрадовался ему больше, чем пиву с похмелья. Вот что значит оружие — я успокоился настолько, насколько это вообще было там возможно. Но и палка была НЕ ТАКОЙ! Вроде все нормально — и все равно НЕ ТАК. Я повертел ее в руках, ощупывая и поднося к глазам, и примерно понял, в чем тут дело; по крайней мере, мне до сих пор так кажется. Как я уже говорил, это была совершенно обычная палка, но в изменении ее толщины была какая-то несуразность, начисто исключавшая ее возможность; палка была несколько изогнута — и этот изгиб не давал глазам сфокусироваться на ней, взгляд все время соскальзывал с палки, как с намазанной холодным салом, и мне приходилось удерживать его непрерывным усилием воли. Наконец я устал рассматривать палку и решил — оно мне надо? Палка как палка, вроде прочная, че тебе еще надо, все не с голыми руками.
Мне захотелось испытать свое оружие. Я даже почти забыл, где нахожусь, и шагнул к краю выгородки, намереваясь ударить палкой по краю стены — переломится, нет?
И окаменел на полушаге. За стеной отсека ВОЗИЛИСЬ! Уши, лицо и шея налились нестерпимым кипятком; руки затряслись, в животе нехорошо похолодело; при каждом ударе сердца вокруг зрительного поля вспыхивала багровая кайма. Я не мог понять — только что там кто-то ковырнул мусор, или там рылись все время — А Я НЕ СЛЫШАЛ?!
Вот расстановка на тот момент, надеюсь, она улучшит словесную картину:
Нас разделяла только коротенькая, метров пять, стена. Я стоял, уставившись на пятачок, где появится ЭТО, если ему придет в голову сунуться в мой отсек. Испытываемый мной страх был запредельным. В самом прямом значении этого слова: за — предельным, и далеко за — предельным. Я стекал внутрь себя, плавясь от холода; это, конечно, только слабая попытка выразить невыразимое, тот страх нельзя описать никак. Точно знаю, что в этой моей жизни такого больше не будет; даже сколько-нибудь подобного, даже наполовину — это знает мое тело, не сознание.
Вдруг одно из Них резко сорвалось с места, по звуку я мгновенно вычислил, вернее — узнал, направление и цель броска — не ко мне, у дальней стены, почти на самой границе с Главным Коридором в мусоре шевельнулось и пискнуло нечто крысоподобное, только немного длиннее и тоньше, что-то вроде ласки, но с холодной как лед бугристо-пупырчатой кожей и ярко-синими, почти светодиодными глазами. Оно черного цвета, не черных тут нет. Местная крыса. ЭТИ питаются всем, крысами тоже.
И я увидел ЕГО. Боже, с какой идеальной, непоправимой легкостью ОНО неслось над этой корявой поверхностью! Почти не издавая шума, не глядя, безошибочно, неуловимо! Ни одно известное мне животное не могло так двигаться, на нашем свете это невозможно. Я почувствовал, что весит ОНО между сорока и пятьюдесятью килограммами, и боевая эффективность каждого килограмма на порядки превышает мою. Это все. Глядя, как в одно касание ОНО извернулось, убивая и выдергивая крысу из какой-то щели, я оставил абсолютно все надежды и даже не обрадовался, когда ОНО, не желая оборонять добычу от двух (за стенкой, рядом со мной, ИХ двое) оставшихся, сквозануло вдаль по Коридору тем же призрачным аллюром.
Эти двое меня не слышали и не чувствовали. ОНИ не чувствуют так, как мы, люди. Я стоял и видел с помощью слуха каждое их движение, даже немного их самих. С НИМИ было то же самое, что и с палкой, — глаз соскальзывал, и ОНИ виделись как через запотевшее стеклышко, на фоне вполне отчетливого пейзажа. И понемногу, роя мусор, смещались к торцу стены. Вдруг одно из них, никак не из-за меня, само, быстро обогнуло разделявшую нас стену и замерло, глядя мне в глаза. Сначала удивившись — без тени страха, ОНО быстро перевело интерес в плоскость мяса. И прыгнуло.