На прощание гостеприимный хозяин вручает нам гигантскую корзину отборной садовой земляники с фабричной плантации. Машина подана. Шофер на минутку подходит к столу взять что-нибудь пожевать на дорогу и, к моему ужасу, хватает не выпитую мной чашку «бензиновки» и одним махом опрокидывает ее в рот. Я в панике сую ему кусок рыбы, он гордо отмахивается, садится за руль, лихо захлопывает дверцу.
Первые несколько метров пути проходят благополучно, но сила дьявольского напитка проявляется незамедлительно. Нашим симпатичным водителем овладевает безудержная болтливость. Он хвастливо распространяется, какой он блестящий шофер — может вести машину даже стоя на голове. К счастью, до этого не доходит — очевидно, мешает довольно высокий рост. Он заламывает руки за голову, кладет ноги на баранку и, изгибаясь морским львом, все время поворачивается к нам с неистощимым потоком слов. Хрупкий «газик» швыряет из стороны в сторону, он бешено мчится по извилистой спирали горной дороги.
Мы сидим на заднем сиденье с корзиной земляники на коленях.
— Кажется, она превратилась в кашу, — говорит Николай Павлович.
Еще виражи, зловещий скрежет колес на поворотах, еще толчки и скачки, и мы останавливаемся у дома. Разве не чудо?
Николай Павлович смеется:
— Если мы уцелели в полете с «мессершмиттами», не погибли в автомобильной катастрофе под бензиновыми парами, нам нечего бояться.
Первая бомба в Сочи упала в море недалеко от театра, во время спектакля «Питомцы славы».
Когда раздался взрыв, объявили воздушную тревогу, публика покинула зал. Я, как есть, в чикчирах и ментике Шуры Азаровой, кидаюсь в оркестр, откуда Анюта смотрит спектакль. В Ленинграде я совершенно спокойно относилась к бомбежкам, а здесь меня охватывает чудовищный страх. Может быть, потому, что со мной Анюта. Хватаю ее за руку, мы выбегаем из театра, спускаемся с горки, залезаем в лежащие внизу трубы, то ли оставшиеся от ремонта, то ли для чего-то приготовленные. Почему они показались мне безопасными, сказать не могу. Помню, что изо всех сил прижимаю ее к себе и думаю: «Боже мой, и сюда добрались, как мне ее спасти?»
После этой бомбы безмятежная жизнь кончается. Правда, налетали фашисты на Сочи не часто, не было еще ни жертв, ни разрушений, но враг приближался, началась эвакуация госпиталей. Город пустел с каждым днем. Налаженное снабжение лазаретов, заготовленное продовольствие не могло быть использовано оставшимся населением. Вывоз затруднен, почти невозможен. Некоторые продукты вообще не транспортабельны. И нам выдают невероятные пайки. Нас заливают сметаной, засыпают очищенным фундуком. Каждая семья ежедневно получает около десяти килограммов сметаны. Все начинают сбивать масло. Возникает борьба за качество. Некоторые вырезают из дерева специальные мутовки, работают на вполне профессиональном уровне. К кому ни зайдешь, картина одна и та же — один сбивает масло, другой на плитке жарит орехи. Орехи перемалываются в мясорубке, из них на сыворотке пекутся лепешки. Ничего не пропадает, все использовано. Масло перетапливается, сливается в бутылки. Когда запасы в городе кончаются и прекращается сметанная вакханалия, оно очень выручает.
Страшные вести доносятся из Севастополя. Молодой летчик, сын квартирной хозяйки, у которой жили мама и дедушка, залетает с товарищами попрощаться с матерью перед отправлением в Севастополь. Случайно оказываюсь за столом этого драматического пира. Два юных летчика, четыре морячка — совсем мальчики. Радостные лица — дома! Хотя бы один вечер! Бесшабашная, детская вера в собственную несокрушимость. Смех, пенье, гитара. Трагическое лицо матери с вымученной улыбкой на опухшем от слез лице. На рассвете они улетают.