В дверях меня любезно встретила очень толстая, сильно пожилая женщина словами:
— А вы, оказывается, стройная! Я думала, все современные актрисы в России еще потолще меня.
Их было человек сорок.
Я не знаю, к какому сословию они принадлежали на родине, из каких городов приехали. Больше всего они напоминали большой курятник. Этому способствовало порядочное количество перышек и каких-то метелочек, торчащих из шляп или воткнутых прямо в прически.
Они взволнованно кудахтали, хихикали, не спуская с меня откровенно любопытных глаз.
Помещение очень маленькое, две проходные комнатки и совсем скромный не то холл, не то зал. Очевидно, это частный дом одной из этих любознательных старушек. В большинстве своем толстенькие, но, в отличие от своих американских ровесниц, в темных одеждах. Ни голубых, ни розовых тонов я здесь не заметила. Правда, все они сверкали драгоценностями — настоящими или фальшивыми, не берусь судить.
Меня усадили в кресло в середине зальчика, сами расположились вокруг в несколько рядов. Начались «каверзные» вопросы:
— Это правда, что вся дореволюционная литература в Советском Союзе сожжена и уничтожена?
Не стоит останавливаться на том, что я им на это ответила.
— А американских писателей вы знаете? Кого вы читали?
Когда неожиданно задают прямой вопрос, бывает, что теряешься и вдруг не можешь вспомнить в данную секунду даже самое знакомое. Вот так и здесь. Я испугалась, но все-таки назвала Хемингуэя, Колдуэлла, Фицджеральда, Синклера, О. Генри…
Дружный хохот, с каким-то повизгиванием от удовольствия, грянул мне в ответ. Я ничего не могла понять.
Они задыхались, давились от смеха, среди которого раздавались отдельные возгласы: «Ну и ловко вы…», «Вот так выдумщица!..», «Нет, нет, нет, нас не проведешь!..» «А о Марке Твене, о Джеке Лондоне ничего не слышали?» — последовал угрожающий вопрос.
Я сказала, что этих авторов у нас знает каждый школьник, что это настолько всемирные имена, что мне и в голову не пришло останавливаться на них.
Веселый смех разрядил обстановку. Они потащили меня в маленькие комнаты, где были приготовлены произведения их кондитерского искусства. Оказалось, что старушки не прочь приложиться к рюмочке. И здесь, в непринужденной, почти дружеской атмосфере, завязалась живая беседа. Они что-то рассказывали сами, с интересом слушали меня и в конце концов воспылали ко мне пламенной любовью, жали руки, целовали, совали сувениры, осыпали комплиментами. Прощаясь, я в самом буквальном смысле с трудом вырвалась из цепких объятий четырех десятков крепких старушек, совсем как Мёбиус, герой пьесы Газенклевера «Делец». В связи с ними я вспомнила этот спектакль, шедший в конце двадцатых годов на сцене Академической драмы (бывшего Александрийского, ныне Театра им. Пушкина). Я училась на первом курсе театральной школы и выходила в массовке, в числе тоже примерно сорока учениц. Мы изображали обезумевших от страсти пожилых поклонниц героя, который спасался от них, оставляя в жадных руках части одежды.
На обратном пути я думала об этих старушках, и мне почему-то было жалко их. Я так и не узнала, кто они, откуда произошли?
Так же непонятно, почему вызывал у меня чувство жалости весьма преуспевающий русский лавочник. Он жил на чужбине более тридцати лет, торговал селедками, кислой капустой, солеными огурцами, гречневой крупой. Я часто заглядывала к нему за драгоценным черным хлебом. Он иногда каким-то чудом раздобывал его.
Он почему-то проникся ко мне горячей симпатией, всегда старался порадовать какой-нибудь гастрономической редкостью, сугубо русского вкуса. В кожаном колпачке на седых завиточках, в кожаных нарукавниках на не слишком чистом халате, он предлагал мне стул, сам присаживался на высокий табурет за прилавком и всячески старался задержать всевозможными вопросами. Они начинались с постоянной фразы: «А как у вас в Советском Союзе?..» Его интересовали самые разнообразные вещи: «А как у вас в Советском Союзе, еще пекут калачи?», «Правда, что каждый должен обязательно носить что-нибудь красное на костюме?», «Опера у вас есть, и балет?», «Говорят, не разрешается держать собак и кошек, а пойманных в мышеловки мышей непременно сдавать в лабораторию?» «А на Невском есть продуктовые магазины?»
Он слушал открыв рот ответы на все свои нелепые вопросы, покачивал головой, вздыхал, и застаревшая тоска, сквозила в его маленьких припухших глазках.
Он увидел меня по телевидению и пришел с визитом. Неожиданно. Я его сперва и не узнала. В темно-синем костюме, с большим букетом цветов. Кожаный колпачок не прикрывал головы. Обнаружилась розовая лысина, обрамленная реденькими пегими кудряшками. Он минут десять молча посидел на стуле. Вздыхал, утирал платком лицо и лысину. Потом сказал: «Вы вчера замечательно выглядывали с экрана». Очевидно, он хотел сказать «выглядели». Он давно уже привык думать по-английски и русские слова переводил в уме с английского языка.