Завтра съемка. В студии — в шесть утра. В девять тридцать она должна быть в постели.
Great Betty — Великая Бетти. Звезды восходят и заходят, расцветают, вянут. Одни быстро, другие задерживаются. Великой Бетти это не касается. Она единственная, будет всегда, сколько бы ни прожила на свете.
Похоже на операционную — так все стерильно. И нечто, на чем она лежит, тоже похоже на операционный стол.
Над ней спускающееся с потолка большое круглое зеркало на шарнирах. Но может принять любое положение — горизонтальное или вертикальное, в зависимости от положения лежащей актрисы. Ложе тоже вращается в любом направлении. Глаза ее закрыты, мышцы расслаблены. Привычное «Здравствуйте, мисс Дэвис!» застревает на губах. Ей сейчас ни до чего внешнего. Не тратить ни одного лишнего усилия. В белых накрахмаленных халатах над ней священнодействуют гримеры и парикмахеры. Сегодня на съемке ей должно быть шестнадцать лет. Картина «Миссис Скефингтон» — судьба избалованной женщины с юных лет до глубокой старости.
Загримированная, одетая, она переходит в свою передвижную уборную — фургончик из трех маленьких комнат с душем. По огромной территории студии ее доставляют к нужному павильону. У нее есть еще немного времени, чтобы вытянуться в шезлонге или выпить кофе. Ее пригласят, когда абсолютно все будет подготовлено. Сейчас на площадке ее дублерша. Они работают вместе много лет. Похожие очертания фигуры, примерно такая же структура лица. Только глаза, разумеется, даже отдаленно неповторимы. На дублерше точно такой же костюм — из более дешевой материи. Хотя, если оператор потребует, и на ней засверкает парча высшего качества. Ставится свет. Последний проход с пылесосом уборщика, и под беспощадным светом прожекторов появляется мисс Дэвис.
Да, когда через два-три месяца ее увидят на экране, никто не усомнится, что ей шестнадцать лет.
Но когда дело дойдет до финальных эпизодов… нет слов выразить восхищение и уважение… Когда дело дойдет до финальных эпизодов, она покроет свое лицо с трудом отдираемым, особым клеем, который соберет всю кожу в мелкие и глубокие естественные морщины. Есть женщины, что смолоду боятся улыбаться, чтобы не нажить морщин. А тут немолодое уже, такое хрупкое и нежное лицо подвергать столь страшным экзекуциям! Это — актриса! И заслужила она и свисающие зеркала, и передвижные уборные тем более, что даже в Голливуде они далеко не у всех знаменитостей.
«ЧЕРНЫЙ ФЛАМИНГО»
Четырех-пятиэтажные дома стоят здесь тесными рядами. Ни зелени, ни цветов. Ярко освещены открытые настежь окна. Звучит смех, громкие певучие голоса. Плотно населены небольшие комнаты за освещенными открытыми окнами. Некоторые многочисленные семьи пользуются квартирой по очереди — одни занимают ее днем, другие ночью.
С грохотом проносятся переполненные трамваи. Здесь пользуются ими широко.
У распахнутых дверей в небольшие закусочные, пропахшие постным маслом, или просто под фонарями и на перекрестках останавливаются люди, громко беседуют, Мужчины почти все высокого роста, широкоплечие и узкобедрые, в длинных пиджаках, в широких брюках, трубочкой сужающихся к щиколотке. Это излюбленный костюм франтоватого негра. Женщины в разнообразных пестрых платьях, в туфлях на босу ногу или в коричневых чулках. При моде на светлые чулки, только негритянки носят темные, и продаются они лишь в негритянском районе. У многих, как у мужчин, так и у женщин, каким-то особым парикмахерским способом тщательно выпрямлены упорно вьющиеся волосы. Гладкие прически — тоже особый шик.
На улице шумно, многолюдно. На черных лицах сверкают зубы, блестят глаза. Переговариваются через улицу, болтают, свешиваясь из окон. Непринужденная атмосфера напоминает огромную дружелюбную коммунальную квартиру.
Какой одаренный, жизнерадостный народ!
Сколько замечательных музыкантов, певцов, танцоров, артистов вышло из этих густонаселенных домов. Кто не знает Поля Робсона? А Марион Андерсон? Когда она поет в знаменитой «Голливудской чаше» (концертное помещение, построенное в естественном углублении горного котлована, обладает необыкновенной природной акустикой, вмещает несколько тысяч зрителей), достать билеты невозможно, даже у перекупщиков.
А Дюк Эллингтон со своим всемирно известным джазом? Когда в фешенебельном нью-йоркском кабаре «Ураган» разверзается потолок и на фоне мягкого золотого задника за белым роялем спускается сам Эллингтон — публика неистовствует.