— А вот моя старушка! — шутит он, представляя свою совсем юную, чудесную свою Уну. На первый взгляд она кажется немного мрачноватой. Длинные, гладкие черные волосы. Неправильное, прелестное лицо. Похожа на какого-то дикого зверька. Но стоит узнать ее поближе — покоряет ее очарование. Вся настоящая, никакого притворства.
Входим в гостиную. Большая уютная комната. Ни показной роскоши, ни парадного холода, ни выставочного зала, какие встречаешь здесь во многих домах. Иногда страшно пепельницу передвинуть, чтобы не нарушить этого пугающего порядка. Здесь нет «обстановки». Мебель разная — старая, удобная. На стенах старинные английские гравюры. Древняя сабля японского самурая с перламутровой рукояткой. Несколько китайских и английских фарфоровых вещей. У камина низкий круглый столик, открытый рояль. Длинные низкие и высокие полки, набитые книгами. На одной из них, скрытая какой-то деревянной скульптурой, притаилась золотая фигурка «Оскара». Чаплин равнодушен к таким наградам. Даже как-то стесняется их.
Видно, что в этой комнате проводится много времени. И работает Чаплин здесь. Это заметно хотя бы по тому, как, рассказывая отдельные сцены из нового сценария, присаживается к роялю. Он пишет сейчас «Месье Верду» — современный вариант «Синей бороды». Герой — маленький человек — добывает средства на содержание больной жены и сына, соблазняя и убивая богатых женщин. И текст и музыку сочиняет он вместе. Одно вытекает из другого. Привычные движения от рояля к столу, от стола к роялю. Масса необходимых мелочей, все здесь под рукой. Вот он ищет очки. Похлопывает себя по карманам, по бумажкам на столе. Весело хохочет — забыл их на рояле. Переворачивая страницы сценария, любовно их поглаживает, как живое существо.
Рассказывая, так увлекается, что полностью играет целую сцену — месье Верду с проституткой («Единственная порядочная женщина, встретившаяся герою», — говорит он). Играет за себя и за партнершу. Так убедительно, так прекрасно. В этом фильме он впервые появится без грима.
Бесшумно открывается дверь. На пороге дворецкий. Сперва негромко произносит какую-то фразу, а потом докладывает, что обед сервирован.
За столом мое место рядом с хозяином. Не будучи очень опытной в светских обедах, смотрю с некоторым ужасом на огромное количество вилок, вилочек, лежащих у моей тарелки.
Обслуживают не по американскому обычаю — там первой подают хозяйке, — а на европейский манер. Лакей в белой куртке, держа громадное блюдо живописно уложенных сырых овощей, начинает с меня.
Как же быть? На мгновение теряюсь, но тут же беру маленькую вилочку и подцепляю маслину. Что я сделала! Все остальные гости берут овощи руками.
Хозяин, казалось, ничего не заметил: он очень оживлен, все время что-то рассказывает, смеется сам и смешит других. Когда же наконец ему последнему подносят блюдо, он, не прерывая рассказа, не глядя, берет ту же самую вилочку и кладет себе на тарелку маслину…
А сколько в нем милой, детской непосредственности! Привезли в подарок самый лучший грузинский коньяк. Сейчас же он потребовал откупорить его, подать специальные дегустационные бокалы — широкие внизу, узкие сверху. Наливает на донышко, греет в руках, вдыхает аромат с таким искренним удовольствием, так заразительно восхищается, что и самой хочется поскорее глотнуть из этого тонкого необычного сосуда.
В одной из центральных частей города помещается его студия. Маленькая, старомодная, без последних технических достижений. Всего один павильон. Большой двор. Во дворе все еще стоят выстроенные для последней картины «Диктатор» улицы. В павильоне большой кабинет Хинкеля (пародия на Гитлера) из той же картины. Сейчас студия пуста. Никого нет, кроме сторожа. Скоро будет закончен новый сценарий и снова здесь все оживет.
Крошечная уборная, так не похожая на роскошные, полные зеркал, вертящихся кресел, хрустальных флаконов, уборные современных звезд. В ящике стола черный карандаш для бровей и глаз, кусочек крепе для усов, заячья лапка.
— Вот и весь мой грим, — говорит он.
В шкафу старые широкие брюки, башмаки с загнутыми носами, тросточка, котелок. Смотришь на них, как на старых знакомых.
Малюсенький просмотровый зал. Как-то он показывал в нем несколько своих старых короткометражных картин. Я взяла с собой свою маленькую дочку. Она хохотала, чуть не падая с кресла. Чаплин, не отрываясь, смотрел на нее.
— Вот настоящее, неиспорченное восприятие, ради этого и стоит работать, — сказал он.