ОТ ХВОСТИКА МОРКОВКИ…
(Жан-Поль Руссильон)
Первый раз я увидела его, сидя в зале Ленинградского Малого оперного театра на спектакле «Рыжик» Жюля Ренара, привезенном из Парижа прославленным театром Комеди Франсэз.
«Рыжик» — «Пуаль де карот» — «Хвостик морковки» — так в оригинале называется эта пьеса. Милое, смешное прозвище как нельзя больше подходило к рыженькому худенькому мальчику, очаровавшему видавшего виды ленинградского зрителя.
Тонкий, как хлыстик, несмотря на широкий черный балахон, неуклюже болтавшийся на нем. Правдивый, непосредственный до невероятия. Сияли наивные детские глаза, то смеясь, то наполняясь слезами.
До Жан-Поля Руссильона эту роль в ренаровской пьесе, не одно десятилетие шедшей на французской сцене, играли только женщины.
Двадцатидвухлетним юношей он получил эту роль. Выглядел шестнадцатилетним подростком без малейшей натяжки. Успех и признание пришли сразу. И критика, и публика заговорили о нем как о большом актере. Он не обманул их ожиданий.
В 1966 году Николай Павлович Акимов был приглашен на постановку «Свадьбы Кречинского» в Комеди Франсэз. Роль Расплюева он предложил Жан-Полю Руссильону. Я хорошо помнила рыженький прутик, и он никак не вязался у меня с персонажем Сухово-Кобылина. Захваченная и поглощенная Парижем, его улицами и набережными, мостами и бульварами, рынками и холмистыми переулками Монмартра, я до изнеможения слонялась по городу, открыв рот и вытаращив глаза, пока Николай Павлович репетировал.
Так радостно было неожиданно набрести на какой-нибудь перекресток, знакомый по гравюрам, выйти на площадь, запомнившуюся по описанию со школьной скамьи… Самой открывать свой неведомый Париж, так хорошо, казалось, знакомый по живописи и литературе. Так увлекательно было сесть в метро, выйти бог знает на какой станции и через огромную часть города возвращаться в гостиницу пешком, спрашивая дорогу у приветливых, обстоятельных прохожих. Или посидеть в маленьком открытом кафе, вдали от центра, и наблюдать, впитывать, наматывать на вертушку памяти такую своеобразную, семейную, почти провинциальную жизнь парижской окраины.
В первые дни до театра не «доходили ноги». Николай Павлович был увлечен репетициями. Актеры встретили его очень дружелюбно и почтительно. Он был совершенно восхищен высоким уровнем всех цехов и мастерских.
— Завтра нас приглашает обедать Жан-Поль Руссильон, он заедет за нами в половине восьмого, — придя после одной репетиции, сказал Николай Павлович.
Ровно в половине восьмого мы спустились в бар нашего отеля. Нам навстречу из-за маленького столика поднялась плотная фигура. Взрослый, зрелый мужчина с безукоризненными манерами. От «хвостика морковки» остались светлые детские, смеющиеся глаза и неотразимое обаяние. Он уже известный актер, сосьетер Комеди Франсэз. Невозможно пользоваться русским словом «пайщик», оно не вяжется с антикварной роскошью старого театра. Садимся в машину, на заднем сиденье кучей навалена какая-то одежда — мятая куртка, скрученный шарф, что-то еще. Небрежным движением все сдвигается в сторону, частично сваливается на пол. Едем. Не сомневаюсь, все парижане отлично знают свой город, но так, как знает Париж Жан-Поль Руссильон, — я думаю, не знает никто. Все тупички и закоулки, не говоря, конечно, о проспектах и площадях, все святые и злачные места знакомы ему как собственные пять пальцев. Везде он дома, везде он у себя.
Приезжаем в небольшой, очень изысканный ресторан в каком-то совершенно невероятном районе Парижа. Заказывается обед из неимоверного количества немыслимых блюд. Одолеть их, даже при волчьем аппетите, невозможно и за неделю. Легкие французские вина, как полагается, белые — к рыбе, красные — к мясу, пестрят этикетками на столе. Больше всех говорит Руссильон. Вот человек, для которого жизнь — радостный дар, и он хватает его. И все-таки прежде всего это актер. Главная тема трепетной, важной беседы — Расплюев. Русский характер. Русские повадки. Русские привычки. Ему необходимо, чтобы его герой получился русским, и он добьется этого во что бы то ни стало.
С трудом одолеваем, и то частично, очень вкусный, но чрезмерно обильный обед, выходим на улицу. Поздно. Садимся в машину.
— Я не повезу вас домой, — говорит он, — я хочу показать вам ночной Париж. Не Пигаль, не площадь Бланш — парижане туда не ходят. Я покажу вам другое.