У Барро аскетическая простота. Главное — ум и сердце.
В радостном ожидании усаживаюсь в третьем ряду. Немного правее перед собой вижу маленькую изысканную шляпку с опущенными полями, зябкие плечи в темном костюме и рядом — гладкую круглую голову над полоской белоснежного воротничка. Конечно, это Доминики. Они не пропускают ни одной премьеры в городе.
— Мы не можем без театра. Театр — все для нас. Это наша жизнь, — говорит Ольга.
Гаснет свет. Вспыхивает прожектор, освещая сидящую на авансцене Мадлен Рено. Ясные глаза ее широко открыты и устремлены вперед, но она ничего не видит перед собой. Взгляд ее направлен как бы внутрь самой себя. Она пытается что-то вспомнить. Так сидит она молча и неподвижно, не дрогнет ни единая мышца лица. Но вы видите, какой глубокий и сложный процесс происходит в ней, и вы не можете оторваться от нее и с волнением следите за ее напряженной внутренней жизнью.
Она играет летчицу, попавшую в катастрофу и потерявшую память. Все действие пьесы — стремление пробудить и вернуть сознание. Пьеса страшная. Не представляю, смогла ли я бы смотреть ее в другом исполнении. Но Мадлен Рено начисто лишена патологии. Ее потрясающая внутренняя сила, ее светлое жизнеутверждающее начало делают спектакль — почти монолог — даже оптимистичным. И доброта. Она, потерявшая себя, мучительно ищущая пути к возврату, находит силы сочувствовать врачам в их тщетных попытках излечить ее. Она пытается вернуть память уже не только для себя, но и для врачей. Она хочет подбодрить их, помочь им исцелить себя, доказать, что усилия их не напрасны. Нельзя отчаиваться, нельзя терять веру в себя. И все это понятно без слов, без жестов — одна поразительная эмоциональная сила воздействия. Прозрачной нежности голос, доброта взгляда, доброта улыбки. Как будто она хочет сказать — мы живем в страшном мире, все в какой-то мере теряют себя. Поможем же друг другу не потеряться окончательно, постараемся найти себя и вернуть.
Спектакль кончается. Зал безмолвствует — и взрыв оваций. Сломя голову бегу к ней. Вот дверь, ведущая за кулисы. Какое-то странное большое пустое темное помещение. И вдруг вижу ее — спускается с подмостков (очевидно, со сцены) по неосвещенным и, как мне кажется, шатким ступенькам без перил. Великая актриса после такого изнуряющего спектакля. Невольно вспоминаю фургон с трехкомнатной передвижной уборной Бетт Дэвис. Но я счастлива, что вижу ее одну, пытаюсь высказать все, что меня переполняет, и спешу на улицу, чтобы не задерживать ее и не утомлять.
В опустевшем коридоре театра — часть публики уже разошлась, часть перекочевала в буфет — встречаю медленно идущих месье и мадам Доминик, направляющихся к Мадлен Рено — выразить свои восторги.
На третьем этаже того же дома, где находится ресторан, — маленькая квартирка. Лев Адольфович и Ольга живут там вдвоем. Сын существует сам по себе — у него своя семья, свое хозяйство.
Маленькая гостиная. Маленький кабинетик. Здесь Лев Адольфович работает — пишет статьи по искусству, рецензии на спектакли. На полках много книг о театре, русской классики. У Льва Адольфовича замечательная коллекция старинных русских кружев. Но главное для них обоих — театр. И здесь они живая энциклопедия — знают всех и все и помнят все на свете. Бескорыстная и преданная любовь к театру. Она выражается и еще в одном — существует премия «Доминик». Она вручается ежегодно лучшему спектаклю сезона.
Не знаю и не хочу знать, сколько супругам лет, — наверное, немало. Я восхищаюсь их неутомимостью, силой их жизненного заряда и, опять же, добротой. В наше время, когда цинизм, грубость и хамство, как злостные вирусы, распространяются по земле, пример искреннего расположения к людям достоин особенного внимания.
Мне кажется, что человек учиться должен всегда, хоть до ста лет, и воспитывать себя можно до бесконечности.
У меня была замечательная бабушка. Она умерла, когда ей было более девяноста лет. К тому времени она ослепла, оглохла, с трудом передвигалась по комнате из-за больных ног. Голова у нее была абсолютно ясная, интерес к жизни нисколько не угас. Она требовала, чтобы ей громко кричали вслух газету, желала знать все, что происходит в мире. А главное, до самого конца не утратила чувства юмора и радости бытия.
Когда мне было семнадцать лет, она спросила меня: «Хочешь быть мудрой?» Я, конечно, ответила: «Очень хочу».