Видя, что Гарри не собирается что-то говорить, Рон отстал от него и напомнил, что пора на урок. Идя на Травологию, Гарри увидел вереницу первокурсников, идущих навстречу с урока, среди них и Джинни, и, конечно же, никакого зверька на ней и при ней не было. Улучив момент, Гарри ухитрился проверить это. Достал пергамент, развернул и быстро просмотрел холл замка, где по времени должна была быть Джинни — и точно! — вот рядом с её именем по-прежнему стоит «Том Марволо Реддл». Чувствуя, как начинает болеть голова, Гарри растерянно нахмурился. Может, она своего Тома в сумке прячет? И в кого же он превращается? В хомячка? Но хомяка не с чего прятать от окружающих, от родителей да, бывает, приходится скрывать зверушку, если они не разрешают его держать. Но в школе-то… от брата-старосты, что ли, Джинни так изощряется? Или она кого-то страшно-запрещенного завела? Но это же Том Реддл… хотя, вполне возможно, что он попросил Джинни никому не говорить о нём, вот она и прячет его ото всех. А что, логично. Но и бредово тоже. Убийца Поттеров и несостоявшийся министр прячется в сумке у первоклашки, свидетель убийства — Питер — поступает аналогично.
После ужина, когда Гарри понес Люси на постой к Филчу, его догнал Невилл. Странно задумчивый, он молча и как-то отрешенно пошагал рядом с Гарри. Ну, Гарри и занервничал, спросил с опаской:
— Что-то случилось, Невилл?
Тот загнанно глянул в ответ:
— Я… про Регулуса узнал. В газетах. О нём там прилично написано: ловец сборной по квиддичу, капитан, лучший выпускник на потоке в каком-то году, забыл, прости, приспешник Темного Лорда, младший брат Сириуса Блэка. И умер. Умер, Гарри, понимаешь, умер!
С минуту-другую Гарри честно пытался вспомнить, о каком Регулусе Невилл говорит, а потом и припомнил. Имя Регулус Арктурус Блэк на карте Мародеров, у окна в кабинете директора Дамблдора. Ему стало не по себе, парад живых мертвецов какой-то… все ведь официально умерли: и Питер, и Том, и Регулус, и в то же время, получается, все живы. Эх, ну почему не папа?
====== Двадцать вторая глава. Феникс директора Дамблдора ======
Прошло несколько недель, Гарри постепенно втянулся в школьные будни. Уроков стало больше, чем в прошлом году, кроме того, они стали сложнее, трудоемнее. Листы пергамента для конспектов превратились в длиннющие свитки «под эссе» — что вообще было кошмаром для того, кто неправильно держит ручку, а здесь и не ручка с карандашиком, здесь вовсе приходится держать перо. Простое такое белое гусиное перо, слегка подстриженное, чтоб не лохматилось, с тонким и коротким стержнем, с аккуратным писчим наконечником. И если большинство детей худо-бедно справлялось с этим, особенно старшекурсники-волшебники, то для магглорожденных и Гарри это было пыткой. Конечно, Гарри попробовал написать одно эссе в обыкновенной тетради и ручкой… Сдал МакГонагалл и думал, наивный, что прокатит. МакГонагалл работу не оценила, поджала губки, поставила «Тролль» и, призвав чистый лист, ВЕЛЕЛА переписать всю работу заново. Пером и на пергамент. Гарри с трудом проглотил очень тугой комок в горле, с огромным усилием подавил желание повеситься здесь и сейчас и, едва не плача от обиды, отправился переписывать. Пером. Этим кошмарным орудием пыток. И ведь мало того, что его надо в чернила макать каждые секунды три-четыре после одного слова или полтора-двух слогов, так ещё и ломается, зараза гусиная, согнулся раз — и все! — не пригоден для дальнейшего письма. О кляксах и проткнутых пером дыр в пергаменте деликатно промолчим, пожалеем бедного Гарри.
На переписывание ушло два вечера, которые Гарри провел в библиотеке, куда он забился просто от обиды. И от обиды же начал искать хоть какие-то упоминания о своих родителях, ибо заезженных фраз о том, что он в папку, а глаза — мамкины, ему стало не хватать, как и того, что о них говорили другие. А говорили о них всякое-разное и одно и то же: Джеймс был славным, веселым парнем, замечательно играл в квиддич, был самым лучшим ловцом за всю спортивную историю Хогвартса, Лили была солнечной и смелой девочкой, доброй, великодушной, всегда защищала слабых и обиженных… Конечно, всё это было приятно слышать, но… как-то уж слащаво, сплошной сироп, ни малейшей капли дегтя-правды. А когда на очередном уроке зельеварения профессор Снейп отвесил ему затрещину и процедил сквозь стиснутые зубы, что он такой же безмозглый недотепа и разгильдяй, как и его отец, Гарри от счастья чуть обниматься не бросился — наконец-то нашелся один-единственный человек, который не стал мазать маслом папу, а сказал нормальную правду! Честно говоря, Северус не очень хорошо понял, чему Гарри обрадовался, и на всякий случай сделал пометку в памяти, что Поттер не совсем адекватно реагирует на наказания. А как же, он ему внушение с рукоприкладством, а в ответ — радостное обожание… Тьфу! И ведь не единичный случай! Гарри и дальше продолжал замирать и жадно слушать его язвительные рассуждения о том, какой его папа болван и дурак. Кто бы знал, что мальчишка просто слушает правду об отце, а не тот сладкий сироп, которым поливали Джима Поттера остальные преподаватели. Тем более что тётя Пэт всегда кривилась при упоминании Джима и недовольно брюзжала, что он мог быть и поумнее, и повежливее, а не таким легкомысленным растяпой и балагуром, у которого один вжик в ветреной голове и портняжье шило в породистой заднице. Так что Гарри даже не сомневался в том, что профессор говорит чистую правду про его отца, вот только про маму он почему-то помалкивал, ни разу ни слова не сказал про Лили Поттер. А про маму Гарри тоже хочется послушать, и не только про то, что она «солнечная и веселая девочка», а тоже правду, хоть какую-нибудь.
Но Снейп молчит, как карась на сковородке, про Лили не заикается, а остальные, услышав вопрос-просьбу: «Расскажите про маму, какой она была?», тут же пускались в свои радужные воспоминания. И почему-то все были единодушны в оценке, разве что интонации разные бывали. МакГонагалл, например, говорила со странной смесью уважения и раздражения (и как только совместила?):
— Мисс Эванс была славной, одаренной ученицей, многообещающей, я бы сказала.
Флитвик восторженно пищал:
— О, мисс Лили была моей самой лучшей ученицей, по части чар ей не было равных, всё схватывала на лету! Исключительно умная девушка!
Кеттлберн:
— Ну, зверушек она, к сожалению, не любила. На моих уроках она, конечно, старалась, но без огонька, если вы понимаете, о чём я говорю, мистер Поттер… Правда, к концу шестого курса мне показалось, что мисс Эванс всё-таки полюбила собак и коз, не совсем понятно почему, ну да любовь она такая, никогда не знаешь, чего от неё ожидать…
Мадам Пинс:
— Главное, с книгами она хорошо обращалась, в остальном обычная девчонка. Честно говоря, не помню я, не обращала внимания… главное, книги вовремя возвращала.
И профессор Стебль:
— Ну что сказать-то, Гарри… Смешная она была, не всегда послушная, к слову — помнится, немало мне седых волос она прибавила своими странными побегами в Запретный лес. Чуть только полнолуние, а она уж крадется во-о-он по той тропе, по оленьей, ага… И ведь не угонишься, куда мне, с моей-то комплекцией? А пока декану или завхозу доложишься, её уж и след простыл. А где-то поблизости оборотни воют… вот клянусь, Гарри, вот эти седые волоски мне от твоей матери достались…
Филч на вопрос Гарри только рукой махнул. Но этим единственным жестом, без слов, он очень много сказал. Да уж, маменька была та ещё сорвиголова и ветер-в-поле. Стандартная девчонка-бузотерка, доводящая до икоты свою старшую сестричку превращением чайных чашек в крыс и таскающая полные карманы жабьей и лягушачьей икры, из которой потом понятно кто выводился.