— Плакса Миртл… она стала третьей?
Гарри озадаченно уставился на неё. Ну да, третьей. Самый первый крестраж, судя по всему, это дневник, второй — медальон, его Регулус Блэк недавно уничтожил, третий… ну, наверное, диадема. А теперь благодаря Залзану стало известно и о четвертом — чаше Пенелопы Пуффендуй. Да сколько же он их настрогал? Скольких волшебников он прикончил ради создания якорей?
А в глазах Гермионы тем временем заплескался ужас, и она в полнейшем смятении выпалила:
— Но это же опасно! Нельзя раскалывать душу!
Гарри поперхнулся и закашлялся, в крайнем изумлении взирая на сверхумную Гермиону.
— Герми… Кхе, Гермиона, откуда ты про это знаешь?! Только не говори мне, что прочитала о крестражах в какой-нибудь старой библиотечной книге!
— Разумеется, не там! — мило покраснела Гермиона. И тут же поправилась: — Точнее, в книге, но не из библиотеки Хогвартса, а в Лондонской публичной библиотеке, в Египетском зале. Я как-то раз увлеклась историей Египта, фараонами и пирамидами… И вот в одном старинном трактате, вернее копии его, в топорном пересказе наткнулась на Книгу мертвых, в ней и рассказывалось о том, как опасно раскалывать душу. Египтяне вообще уважали мертвых, души умерших они провожали со всеми возможными почестями. Тела бальзамировали, внутренности…
Тут Гермиона запнулась, а Гарри покачал головой и заметил:
— Я знаю, что они с телами делали, про мумии я тоже читал. Ты лучше про душу расскажи.
Гермиона облегченно кивнула, видимо ей не очень хотелось разговаривать про тела и внутренности, так что, собравшись с мыслями, неспешно начала:
— Да… Так вот, нашла я одну легенду про архитектора древности — Имхотепа. Он был разносторонне развитым человеком: ученым, лекарем, строителем. Именно он считается создателем 6-ступенчатой пирамиды Джосера. Я не знаю, может, это фантастика… В общем, суть легенды заключается в том, что кому-то неумному пришло в голову воскресить его, вызвать из мира мертвых.
Здесь Гермиона снова смолкла, как-то боязливо поежившись. Гарри напрягся, по спине его пробежали мурашки страха. Начало рассказа Гермионы почему-то заставляло заранее бояться. Что-то жуткое грядет… Как оказалось, интуиция его не подвела, продолжение рассказа действительно было жутким.
Неумным идиотом оказался внештатный сотрудник Каирского музея при Гизе, Долины пирамид, фараонов и прочих. С детства начитавшись о мумиях и царях, Джарвис Смолл к зениту своей жизни, годам хорошо за сорок, слегка поехал крышей. Ему стало казаться несправедливым, что такие великие люди, как Хуфу, Микерин, Имхотеп и иже с ними так незаслуженно ушли в небытие. И решил ни много ни мало воскресить великих богов прошлого. А что, евреям это удалось с их еврейским богом по имени Иисус Навин с ником Христос, так почему же у него не получится? Ну и посвятил мистер Смолл остаток своей жизни, с зенита до заката, поискам Книги мертвых. Ему, помимо прочего, ещё и повезло родиться вовремя, а именно в середине девятнадцатого века, в эпоху великих открытий и становления всех молодых в то время наук. От создания электрической лампочки, первых полетов братьев Райт до всевозможных археологических раскопок, а копали тогда повсюду и каждый найденный черепок глиняной мисочки каменноугольного периода и каждая окаменелая косточка, имеющая признак какого-либо динозавра, вызывали всемирный ажиотаж, освещаемый всеми доступными способами СМИ…
Но помешанный на Египте мистер Смолл сосредоточился именно на Египте и записывался во все бригады археологов, производящие раскопки конкретно в Некрополе, Египетском городе мертвых. И после долгих, упорных и преданных маньячных поисков он таки нашел её — Книгу мертвых. Держа её в руках, старческих, с подагрически распухшими суставами, трясущийся от приступов раннего Паркинсона, семидесятидвухлетний внештатный музейный сотрудник и полулегальный археолог без университетского образования добился своего — воззвал к душам фараонов, тихо-мирно покоящихся в своих монументальных гробницах. Продравшись сквозь дебри иероглифов, вычеканенных на золотых листах, быстрым речитативом прочел нужный ему обряд-ритуал и замер в тревожном ожидании, получится ли?.. Как ни странно, получилось. На призыв неумного идиота отозвалась душа Имхотепа. Ой, что началось… Прибывший с того берега Стикса мертвый жрец тут же пошел вразнос, не имея ни разума, ни сердца, ни глаз (ибо всё протухло и истлело за последние пять тысячелетий), перво-наперво он высосал все соки из своего воскресителя, потом, смачно рыгнув, вечно голодный лич, выждав какое-то время, набравшись сил, принялся за планомерное уничтожение окружающего мира, в который его так неосторожно призвали. Результаты пребывания мертвого гостя в мире живых потом надолго запомнились, до сих пор икается от его выкрутасов. В Голливуде вон все еще снимают кассовые экшены-хорроры, в которых мумии выступают в главных ролях. То есть полноценная душа Имхотепа, ни разу не дробленная, не колотая, вернулась, увы, безмозглым монстром, охваченным неистощимой жаждой убийства.
Попутно Гермиона вспомнила Кинга и Кунца и в заключение подытожила:
— В общем, мертвецам лучше оставаться там, где им и положено — в могилках. И Тому-Кого-Нельзя-Называть лучше тоже не возвращаться оттуда. Гарри, мне и в самом деле страшно даже представить, какой лич из него образуется, если он действительно ухитрится воскреснуть. Ему же хуже будет. У него же душа рас-ко-ло-та-я! На части раздербаненная, ну куда ему возвращаться?! Безмозглое, неразумное нечто, одержимое вечным голодом и постоянной жаждой убивать всех, кого увидит. Вот что такое лич. Существо, мало чем отличающееся от вампиров и вурдалаков. Нет, Гарри, нельзя ему воскрешаться, никак нельзя.
Здесь Гермиона снова подобралась и неожиданно строго, по-профессорски спросила:
— Так сколько он крестражей наделал? Четыре или пять?
Гарри снова растерянно задумался. Дневник, медальон, диадема, чаша. Четыре? Четыре. Но это если Миртл имела в виду именно… А что именно?
— Знаешь, Гермиона, пошли-ка Миртл спросим…
Подруга против этого не возражала, и они неторопливо прогулялись до туалета Плаксы Миртл. На ходу Гарри украдкой разглядывал неожиданно похорошевшую однокурсницу. Что и говорить, Гермиона и впрямь похорошела: стройненькая, ладная фигурка, широко развернутые плечи, обозначившаяся маленькая, но приметная грудь, талия… все при ней, в общем. Красавица, одним словом. Да она и всегда была симпатичная, миленькая такая. Просто настал сейчас такой период, когда мальчики начинают обращать внимание на девочек, и если раньше Гермиона была просто Гермионой, своей, так сказать, в доску, то сейчас, в силу гормональных всплесков, она стала красивой Гермионой. И вообще, все девчонки вдруг стали очень красивыми. Особенно старшекурсницы… Гарри несколько раз чуть шею не свернул, оборачиваясь вслед мимо проходящим девушкам. Ну, хоть и с вывернутой, заболевшей шеей, после спотыканий о собственные ноги, Гарри с тихо посмеивающейся Гермионой — а как же! она всё видела и всё замечала — в конце концов добрались до последнего обиталища Миртл Уоррен. Зашли, огляделись, пытаясь определить, здесь ли она. Миртл оказалась здесь, она, недовольно бурча, выглянула из кабинки и, увидев парочку, тут же оскорбленной ракетой взлетела вверх, уперла руки в боки и гневно провизжала:
— Ну уж нет!!! Довольно с меня! Ищите себе другое место для обжимашек-поцелуйчиков. Сил моих нет смотреть на ваши безобразия!..
С минуту-другую оглушенные визгом Гарри и Гермиона, ошарашено тараща глаза и шумно отдуваясь, честно пытались сообразить, о чем кричит и чем недовольна Миртл. А когда до них дошло… Непонятно было, кто из них кого перещеголял по красноте щек, оба так смутились-застеснялись, что чуть не забыли, для чего вообще в туалет пришли. Наконец, сориентировались, пришли в себя, поняли, где находятся и зачем. Гарри собрался с мыслями и спросил призрачную девочку:
— Миртл, мы спросить хотим… третий крестраж, он какой был? В смысле, что он такое?
Услышав вопрос, Миртл сменила гнев на милость и, до-о-олгонько подумав, неспешно начала задумчивым и напевным голосом:
— Ну, дневник, прежде всего, помню точно. Затем кольцо, Том его на шестом курсе на палец надел, хвастался всё, что наследство получил, ну, может быть и наследство, лично я после своей смерти в нем это самое почувствовала — кусочек его несчастной души. А третий… не знаю… не помню, не видела.