Но там ему уже было скучно, потому что он привык здесь. Через его московский дом проходило все то, что составляло его жизнь.
Надо сказать, что Березовский своих не бросал. Хотя сейчас уже много лет фамилия Березовский — это синоним исчадья ада какого-то, врага народа и прочая. Но как помнят люди постарше — так было не всегда. Кроме того, видали мы много врагов народа, которых потом реабилитировали или вовсе даже наоборот. Герцен — эмигрант, а потом колокол, все святое. И так далее. Березовский отправлял Мишку в Швейцарию лечиться в хорошем дорогом санатории и проходить там реабилитацию. И месяцы спустя он возвращался оттуда здоровый, веселый, розовый, подлеченный! И начинал вести прежнюю прекрасную жизнь. Очень хорошую, очень веселую, очень, черт возьми, поэтическую. Но очень малополезную для здоровья.
И вот как-то раз под его полтинник мы с ним сидели, и он говорит, что слушай, ну как же так — бах и 50 лет! Вот в Израиле у меня выходили сборники стихов, а в России — ни одного… Есть шанс пошутить над старым другом. Я говорю:
— Слушай, тебя устроит, если сборник твоих стихов издаст Борис Пастернак?
Михаил Генделев с Борисом Пастернаком (зам главного редактора издательства «Время», Борис Натанычем).
Он говорит:
— До непонятности дурацкая шутка.
Я говорю:
— А если не шутка?
— Да вроде ты не пьян, но мозгами явно поменялся с кем-то по дороге.
Главным редактором издательства «Время» на тот момент работал действительно Борис Пастернак. (Ну, не тот, что Борис Леонидович — нобелевский лауреат, давно скончавшийся. Борис Натанович.) И как раз он мне недавно рассказывал, что они прекрасно издали подарочный четырехтомник Жванецкого — в такой картонной кассете, такие шикарные томики. Вот они издают элитную литературу. И хорошо бы, кстати, если автор мог бы чем-то помочь, допустим, взяв на себя половину расходов. Потому что они делают малотиражные некоммерческие издания, просто чтобы были хорошие книги. Так что если я кого захочу порекомендовать?..
И глядя сейчас на Генделева, я беру телефонную трубку и говорю, что решительно рекомендую: есть совершенно элитный поэт, у которого сборники выходили только за границей, которого глубоко ценит литературная общественность Москвы, и начинаю перечислять имена всех на свете, начиная с Андрея Вознесенского: Владимира Сорокина, Андрея Макаревича, Александра Кабакова и так далее.
— Кстати, Михаил Самуэлевич сейчас сидит рядом со мной, ему будет приятно, если вы скажете ему это сами. — И даю Генделеву трубку.
Генделев слушает, и выражение на его лице приближается к оргазму. Потому что Борис Пастернак приглашает заходить завтра, извиняется, что до сих пор ему не позвонил, и вообще ценит крайне, крайне высоко, книгу издадут за три месяца.
Прикол в том, что полторы недели назад при встрече я ему Генделева рекламировал, как коммивояжер мазь от всех несчастий. Но на момент разговора Мишка этого не знал.
И в результате через полгода выходит очень красивый и толстый сборник. Он такой квадратный, он такой зеленый, он в таком каком-то бархатистом, но твердом переплете с золотым тиснением на такой белой бумаге. И там на пятистах пятидесяти страницах все лучшее, что Генделев за всю жизнь написал. Полное избранное. И называется: «Неполное собрание сочинений».
Пир гремел в несколько смен. Генделев надписывал стопы книг. Самыми любовными словами. Почерк у него был еще хуже, чем у меня. Но у меня он угловатый, а у него какими-то такими размашистыми кругами. Такой почерк чаще всего у врачей с годами вырабатывается, когда им приходится много заполнять историй болезни.
Он сделался светским человеком. Посещал выставки и вручение разнообразных премий. Мгновенно оказывался со всеми на короткой ноге.
И с годами очень полюбил одеваться. Может, он это всегда любил, но возможностей не было. Так украшают себя маленькие некрасивые люди, отлично знающие неказистость своей внешности, над ней посмеивающиеся, ее обыгрывающие — и при ней отлично живущие. «Какой я страшненький», — говорил он зеркалу: но был чрезвычайно выразителен и привлекателен в своем нетипичном едком обаянии, черт возьми!
Он шил не очень дорого, не у самых дорогих в Москве портных (на это у него просто денег не было) какие-то эксклюзивные изысканные костюмы. Носил кремовые шелковые сорочки. Обожал галстуки-бабочки. Леня Ярмольник однажды принес ему в подарок две коробки, два планшета бабочек. Один планшет — дюжина разноцветных шелковых галстуков-бабочек, а второй — энтомологический аналог — коллекция из дюжины реальных красивых бабочек, которые в планшете точно такой же формы и размера сидели на булавках. Это выглядело необыкновенно художественно.