— Ну ладно, ворота красивые. А почему людей нет?
— Во-первых, есть.
— Разве это люди? — Севка кивнул на двух мальчуганов лет четырёх или пяти. Оба были в тюбетейках, в длинных брюках, но без рубашек и босиком. С деловым видом мальчишки барахтались в пыли.
— А это? — Папа показал на женщину, появившуюся из-за угла.
— Это называется не «люди», а «редкие прохожие».
— Упрям ты, Всеволод. Сколько жителей в Ленинграде, помнишь?
— Четыре миллиона.
— А здесь сорок тысяч, в сто раз меньше. Из-за жары здесь жизнь начинается раньше, и все уже давно на работе.
— Здравствуйте, — сказала женщина.
— Доброе утро, — ответил Андрей Петрович.
— Разве ты её знаешь? — спросил Севка, когда женщина прошла мимо.
— Нет. И она нас не знает. Просто видит, что мы приехали к ним в город, вот и приветствует нас, как гостей. Согласись, что это вежливо.
— Если бы все ленинградцы принялись здороваться друг с другом, жизнь в городе просто остановилась бы, и весь транспорт тоже остановился бы.
— С этим не поспоришь. Однако смотри, на площади и здесь народу предостаточно.
— И дома трёхэтажные, хоть и не совсем современные, но всё равно похоже на город. И магазинов полно.
Севка стал читать вывески, протянувшиеся вдоль окон-витрин первых этажей, и чуть с ума не сошел. «Саноат моллари» — было написано на одной, «Болалар дуньё» — на другой.
— Посмотри, — сказал он, дёргая за рукав Андрея Петровича, — что это за бред такой?
— Ты о чём?
— Да вот эти вывески. Написано по-русски, а смысла никакого.
— Торопливый ты человек, Сева. Ничего до конца разглядеть не умеешь. Наверху по-узбекски написано, а внизу по-русски. «Саноат моллари» значит «Промтовары», «Болалар дуньё» — «Детский мир».
— Почему тогда по-узбекски написано русскими буквами?
— Потому что раньше узбеки писали по-арабски, а в годы советской власти у них появился алфавит из русских букв.
— Тогда понятно.
Улица Алишера Навои была совсем современная. Вдоль асфальтированных тротуаров стояли настоящие пятиэтажные дома с балконами из разноцветных кирпичиков. Перед домами росли деревья. Школа находилась за сплошной стеной толстых ветвистых акаций. Школьное четырёхэтажное здание ничем не отличалось от Севкиной ленинградской школы. И внутри всё было так же. По лестнице бежали ребята. Одни неслись вверх, другие — вниз. Когда противоположные потоки сталкивались, то в воздухе мелькали портфели. Потом пробка рассасывалась, и ребята бежали дальше, кому куда надо.
«Всё как в Ленинграде, — недовольно подумал Севка, — и коридор такой же, и двери в классы такие же».
Отец находился в учительской, а Севка стоял и смотрел. Наконец ему удалось обнаружить любопытный факт, явно местного значения: у многих девчонок волосы были заплетены не в одну, не в две, а в десять или, может быть, в тридцать косичек.
«Сколько надо времени, чтобы подёргать за каждую?» — успел подумать Севка, прежде чем прозвенел звонок.
В класс он вошёл вместе с Гульчехрой Хасановной. Она была воспитателем, как Вера Степановна, и так же, как Вера Степановна, преподавала историю. Только Гульчехра Хасановна была молодая, тонкая и очень красивая. Особенно красивыми у неё были волосы, чёрные-пречёрные. Глаза тоже были чёрные и немного раскосые, брови, как нарисованные, — дугой, кожа смуглая, а на щеках румянец.
«Ну и учительница, — подумал Севка, — прямо Шамаханская царица».
— Ребята, — сказала Гульчехра Хасановна, — пожалуйста, познакомьтесь, — это Сева Клюев. Он приехал из Ленинграда вместе с археологами и будет учиться у нас всю последнюю четверть. Думаю, что за два месяца вы успеете не только познакомиться, но и крепко подружиться.
Ребята принялись разглядывать Севку, а он никого не стал разглядывать — ему было как-то неуютно. Только одну девчонку, всю в завитках, он успел заметить, и то, наверное, потому, что она его не разглядывала, а нарочно смотрела в сторону и что-то шептала своему соседу.
«Задавала», — подумал про неё Севка.
Посадили его рядом с другой девчонкой — белобрысой и толстощёкой. У Севки у самого светлые волосы, а у этой — даже ресницы были соломенного цвета.
— Как тебя зовут? — спросил её Севка.
Девчонка ответила не сразу:
— Тоня, а можно Соня.
Севка опешил: «Тоня или Соня? Что она, имени своего не знает или ненормальная какая-нибудь?» — но переспросить не успел: Гульчехра Хасановна начала урок.