В этот вечер по телевизору транслировали запись интервью с Карами, а также репортаж о похоронах. Рафи сообщил Гидеону, что будут показаны также документальные материалы о наиболее жестоких терактах палестинцев. И эту программу, вероятно, будет вести журналистка Саша Белль собственной персоной. А посему, может быть, он соизволит прийти к ним сегодня на ужин, чтобы вместе скоротать время у телевизора.
Однако этого-то Гидеону хотелось меньше всего. Сможет ли он вообще на это смотреть?..
29
Саша прилетела в Париж. Ей казалось, что она видит себя как бы со стороны. Вот она едет на эскалаторе, вот проходит паспортный контроль… И, наконец, попадает в объятия Маури.
В те последние дни в Тунисе они созванивались друг с другом регулярно. Они не общались лишь во время ее отлучки на похороны в Сирию. Да и то потому, что там было не найти подходящего местечка, чтобы спокойно поболтать.
Теперь они ждали, когда на транспортере появятся ее чемоданы. Говорить было особенно не о чем. Слезы, по крайней мере, уже были выплаканы. Оставалось разве что вздохнуть с облегчением и порадоваться тому, что они, наконец, вместе и в безопасности.
Она положила голову ему на плечо, он обнял ее за талию. Так они и проследовали к автомобилю. Саше было непривычно, что впервые за этот месяц не нужно было подчиняться никаким расписаниям и регламентам. Однако не было теперь ни Гидеона, ни Берни. Только Маури и Саша. Только им вдвоем предстояло примириться с тем, что случилось. Это не значило, что больше не будет больно. Но разве кто-нибудь обещал ей райскую жизнь?
Первое, что она сделала, приехав в отель, это попыталась дозвониться Гидеону домой по тому номеру, который он ей дал. Ответом были бесконечные длинные гудки — пустые и гулкие, словно перекатывавшие по пустой квартире. Потом она позвонила в отделение FBN в Тель-Авиве, — чего невозможно было сделать, находясь в арабской стране. После нескольких безуспешных попыток она дозвонилась домой одному знакомому журналисту, который горячо поздравил ее с интервью и репортажем с похорон Карами. К сожалению, когда он попытался раздобыть информацию о двух израильских гражданах, погибших в Риме, перед ним выросла глухая стена. Никто ничего не знал, словно их вообще никогда не существовало. Весьма странно, признал он. Впрочем, не так уж странно для здешних порядков, где все подчинено интересам государственной безопасности. Он пытался отделаться общими словами. Нужно было, дескать, по горячим следам, а теперь поздно.
Саша пришла в ярость. Притащив беднягу Маури в гостиницу, она усадила его и заставила слушать. На этот раз она рассказала ему абсолютно все. От начала до конца, не упуская мельчайших деталей, подробностей и нюансов. Она рассказала даже о Гидеоне. Одним словом, всю подноготную. Даже показала фотографии женщины и ребенка, которые погибли в Риме. Даже заставила себя признаться ему в своих подозрениях, относительно того, что Гидеон, возможно, входит в состав группы, которая разделалась с Карами. Выложила всю информацию, которую добыла от семьи Карами, людей из ООП, от бесчисленных тунисских чиновников и вообще от арабов, которых успела опросить за это время, — одним словом, от всех, кто имел хоть какое-то отношение к этой истории. За исключением, естественно, израильтян, которые теперь только лгут — и ничего больше.
— Я сумасшедшая, да? — спросила она, закончив свой рассказ. — Маури, а что бы ты сделал на моем месте?
Он встал, сунул руки в карманы и прошаркал к окну.
— К сожалению, тебя впутали в дерьмовую историю. — Он обернулся к ней. — Во-первых, Рим… — Он вернулся и сел около нее. — Во-вторых, Карами… Ты нажила себе массу неприятностей, включая и то, что успела подержаться за прекрасный член. — Он взял ее за руку. — Если тебе от этого легче, то считай, что он бросил тебя, потому что он настоящий наемный убийца. Считай так и — оставайся со мной… — Он наклонился ближе. — Хочешь знать мое мнение?
Она кивнула.
— Мы с тобой воркуем в чудесном номере классного парижского отеля. Солнце светит, и счетчик щелкает. Мы живы и здоровы и можем учудить такое, чего только душа пожелает. А потому, какого черта нам переливать из пустого в порожнее, разводя эту канитель с Ближним Востоком, а тем более вспоминать какого-то сукиного сына, который оказался так туп, что не расчухал, какое счастье он держал в руках.
Саша улыбнулась.
— А как же голубые глаза?
— Да у моего дяди Сеймура такие голубые глаза! И он имеет обыкновение исчезать время от времени. Так что моя бедная тетя Ширли звонит с перепугу по моргам и больницам. Ну, что касается дяди Сеймура, то он просто пропадает у своего долбаного счетовода. — Он пожал плечами. — Может быть, он на самом деле сорви-голова из Моссада. Кто знает? — Он чуть коснулся ее носа. — Он вполне мог быть тем, кто завалил Карами. — Он встал. — А Жозетта, кстати, не заметила, что у того парня был бруклинский выговор?
— Ладно, Маури! — сказала Саша. — Я поняла.
Ей пришло в голову, что Маури самый здравомыслящий человек, какого она только встречала в своей жизни. Он так старался, когда успокаивал ее. Она едва не прыснула от смеха.
— Ты только представь, — сказала она, — какая берет тоска, когда подумаешь, что самый здравомыслящий человек в моей жизни это ты…
Секунду он пристально смотрел на нее.
— Так почему бы нам не воспользоваться этим?
— Все дело в том, чем это кончится, — сказала она. — Нельзя быть такими легкомысленными. К тому же, лучше меня никто не разбирается в таких делах. И самое лучшее для тебя — остаться тем, кем ты был для меня. А ты был тем, кому я доверяла. Ты был другом, хотя сначала попробовал себя в роли любовника. Ты остался другом после всего, что случилось, и всегда готов прийти на помощь… А что я?.. Может быть, у меня извращенные влечения. Может быть, меня тянет на мужиков, которые делают мне больно…
Гидеон.
В этот вечер, после ужина она спросила Маури, что если она будет спать в его комнате, в его постели. Раз уж она здесь, то почему бы им в самом деле не заняться любовью?.. По крайней мере впервые в жизни, может быть, единственный раз, ей захотелось заняться с кем-то любовью, чтобы проснувшись утром, знать наверняка, что тебе не наплюют в душу.
Никаких выяснений отношений. Это была не бог весть какая лихая ночь, однако никто из них ничего другого и не ожидал. И обоим было безразлично, что ничего, кроме секса, эта ночь не обещала. Для Саши это было нечто физиологически необходимое, хотя и не сравнимое с тем, что принято называть желанием. Что чувствовал Маури? Бог его знает. А уж Саша постаралась как следует, чтобы вознаградить его за здравомыслие. Впрочем, в само слово «здравомыслие» Саша теперь вкладывала несколько иной смысл. Просто она ощущала его искреннюю и нежную заботу. В общем, независимо от результата, Саша взяла с него слово, что между ними все останется по-прежнему. Уговор дороже денег, — пусть он это накрепко запомнит.
— Ну а как у тебя дела с Бендекс? — поинтересовалась она, когда утром они завтракали в постели.
— Бендекс слишком молода, — признал Маури. — Слишком амбициоза. И слишком ненасытна.
В общем, если ему в следующий раз приспичит засунуть амбициозной и ненасытной, он лучше уж подберет себе малолетку на восточном базаре. Если серьезно, то он подозревает, что Бендекс претендует на слишком многое — на дом, детей, спокойные вечера и все такое.
— А ты не претендуешь? — засмеялась Саша. — Может быть, ты хочешь, чтобы кто-то вместо тебя сидел дома с ней и детишками? А ты бы пока рыскал по восточным базарам, прицеливаясь, чтобы воткнуть какой-нибудь ненасытной и амбициозной, а?
— Короче, меня трахнули и бросили, — пожаловался Маури. — Но я-то, по крайней мере, не хотел обмануть ничьих надежд.
Он поспешил обнять Сашу, потому что взглянув на нее, понял, что сказал двусмысленность.
— Ну а как насчет очарования Ближнего Востока? — спросила она, меняя тему. — Помнишь, Маури, ты обещал рассказать мне, когда я вернусь из Туниса?
— Я же сказал, что завязал с Востоком, — проворчал Маури. — Давай одеваться и выметаться отсюда. Лучше прошвырнемся по магазинам, а потом устроим грандиозный завтрак с выпивкой. Что ты на это скажешь? И перестань думать обо всем этом дерьме!