— Не надо ему ничего напоминать, — усмехнулся Узи, — иначе мы просидим здесь всю ночь. Он и сам все прекрасно знает, просто не хочет взглянуть правде в глаза.
— Ну я-то готов сидеть здесь до тех пор, пока он не поймет, — заявил Рафи.
— И тогда начать подготовку к убийствам? — спросил Амос.
— Нет, куда как лучше вообще ничего не делать в то время, как наших детей убивают прямо в их кроватках, наши женщины гибнут при взрывах в магазинах, а мужчин забивают до смерти на автобусных остановках?! — взорвался Узи.
— Хватит! — вдруг вмешалась Голда, взглянув на спорящих. — Хватит!
Все трое взглянули на своего премьер-министра почти с удивлением, но никто не проронил ни слова.
— Амос прав. Нет никакого смысла планировать новые убийства. Убьем ли мы одного, двух или сотрем с лица земли целый лагерь, — что изменится?! Они мигрируют с места на место, выживая и размножаясь. — Она покачала головой. — Все это бессмысленно. Бессмысленно просто убить змею. — Она помолчала. — На этот раз мне нужна голова змеи.
— Что это значит, Голда? — мягко спросил Амос.
— Нужны лидеры, — ответил за нее Узи. — Я прав, Голда? На этот раз тебе нужны только руководители каждой террористической организации.
Вместо ответа, она опустила руку в карман халата.
— Я составила список, — объявила она, и ее глаза остановились на листке бумаги, который она подняла перед собой.
— Какого рода список? — спросил Рафи.
— Hisul!
— Что значит «hisul»? — переспросил Амос.
— Здесь что — сегодня никто не говорит на идиш? Или, может быть, у меня слишком сильный американский акцент? — удивилась Голда.
— Она составила список самых популярных личностей, список лидеров, — предположил Рафи, поднимаясь. — Я не нахожу слов, Голда.
— Нам бы всем такое красноречие, — проворчал Амос.
— Послушайте, Голда, — начал Узи, тщательно подбирая слова, — обычно я всегда соглашаюсь с вами, однако в данном случае должен признаться, что вы зашли слишком далеко, вмешавшись в дела, которыми следует заниматься Рафи и его людям.
— И где же были эти люди сегодня, когда убивали детей?
— Вы бы лучше сидели, Узи, и слушали вашего премьер-министра, — заметил Рафи без тени смущения.
— Взглянуть бы на список, — попросил Узи, протянув руку.
Не говоря ни слова, она отдала листок и слегка покраснела.
Узи пробежал его глазами и спросил:
— Мне прочесть или вы хотите сами?
Она сделала знак, чтобы читал он.
— Настоящие имена или псевдонимы? — уточнил он.
— Псевдонимы-антонимы! — оборвала она его. — Просто прочтите, как я написала.
— Абу Юсеф, Магомад Наяр, Камаль Насер, Камаль Адван, Хани Эль Хасан, Абу Хасан, Абу Марван, Муса Абдула, Хасан Канафани, Махмуд Хамшари… — Здесь Узи сделал паузу. — Голда, может быть, вы хотите сами прочесть последнее имя?
Он протянул ей список, но в этом не было никакой надобности. Она знала его наизусть.
— Тамир Карами, — прошептала она. — И он мне нужен прежде всего.
Из рукава своего халата она достала скомканный носовой платок.
— Вы должны сделать это за детей, которые погибли сегодня. За Олимпиаду в Мюнхене. И еще за то, что известно одному Господу Богу, за все то, что Карами замышляет сейчас.
— Я не могу этого поддержать, — сказал Амос.
— Амос, пожалуйста, — мягко сказал Рафи, — времена меняются, и мы должны приспосабливаться к этим переменам, иначе мы погибнем.
— Кажется, мы превращаемся в обезумевших уголовников, — заметил на это Амос.
— Давайте голосовать, — предложил Рафи. — Кто из вас согласен с таким решением?
Три руки поднялись вверх. Один Амос сидел неподвижно, положив подбородок на свои соединенные ладони.
— Пожалуйста, Амос, — сказала Голда, мягко тронув его за плечо. — Это слишком важное дело, чтобы между нами не было полного согласия.
Он приподнял голову.
— Ну если мы дошли до того, чтобы… — начал он с досадой, но его рука уже поднималась вверх.
Голда Мейр прожила еще четыре года и умерла от рака, который разрушал ее в течение десяти лет. Она скончалась вскоре после мирного соглашения, подписанного Израилем и Египтом в марте 1979 года.
По иронии судьбы Амос Авнери, ушедший в отставку с поста министра, скончался от сердечной недостаточности во время заурядной операции на желчном пузыре в иерусалимском госпитале. Это случилось 6 июня 1982 года, то есть как раз в тот самый день, когда боевые подразделения Израиля перешли границу и вторглись в Ливан. А три года спустя, тоже в июне, Узи Шарон погиб в автомобильной катастрофе в пригороде Кембриджа, штат Массачусетс.
К марту 1986 года все лица, указанные в списке Голды Мейр, были уничтожены. В живых остался лишь один человек — тот самый, которого она приказала убрать в первую очередь. Тамир Карами, известный также как Абу Фахт, восходящая звезда в ООП, третий человек после Арафата, возглавлявший собственную, самостоятельную группировку боевиков «Борцы за Родину». Влияние Карами окрепло еще больше, когда в декабре 1987 года на оккупированных территориях разгорелась Интифада — палестинская революция, задуманная и направляемая непосредственно Карами.
— Прошло столько лет, — с досадой сказал Гидеон. — Меня теперь не втянуть в новую драку.
Рафи помусолил несколько бумаг, разобрал несколько записок, которые выудил у себя из карманов.
— Ты нужен мне, — просто сказал он.
Гидеон хотел спать. Ему хотелось провалиться в глубокий сон, забыть обо всем.
— Уходи, Рафи, — сказал он, — мне нужно немного побыть одному.
— Сколько времени тебе потребуется?
Гидеон хотел ответить, что ему потребуется вся его жизнь, но промолчал, потому что чувствовал, что и этого было бы мало.
3
Репортажи Саши Белль из Рима, появившиеся на телевизионных экранах Америки, произвели сильное впечатление на зрителей. В них присутствовала настоящая боль, не часто прорывающаяся на экраны. Каждый вечер Саша появлялась перед камерами с лаконичными и насыщенными сообщениями. Ее мысли были по-прежнему заняты мальчиком, умершим прямо на тротуаре. В течение всего дня она пыталась узнать о нем все, что только возможно, как и о той женщине, которая была с ним, когда взорвалась бомба. Она пыталась найти хотя бы какие-нибудь сведения о мальчике или о тех, кто мог о нем рассказать, — о его семье, о том, откуда он приехал. Для нее самой было крайне важно рассказать тем, кто его знал, что мальчик умер буквально у нее на руках. Между тем сразу после случившегося на ее пути выросла стена, возведенная политиканами и бюрократами всех мастей, привычно придерживающих любую информацию не только о самих террористах, но и об их жертвах.
В конце концов, измученная обрушившимся на нее наваждением, она уже была готова бежать из Рима. Саша с трудом держала себя в руках. Ее силы таяли с каждой новой неудачей, и она была готова вымещать обиду и раздражение на любом, кто, по ее мнению, имел даже косвенное и самое общее отношение к взрывам, устраиваемым террористами. Ей казалось, что в происходящем виноваты все. Немцы — потому что допустили возникновение терроризма как такового. Англичане — потому что потворствовали этому. Израильтяне — из-за того, что терпели. Не говоря уже об арабах, прибегавших к методам террора, и о палестинцах, зациклившихся на этом. Ее гнев не ограничивался разбором национальных особенностей. Она возмущалась всеми, кто под благовидными предлогами позволял водить себя за нос и делал вид, что сочувствует ситуации, в которой чиновники всячески препятствуют распространению информации. Если бы им, с кем ей приходилось говорить, довелось так же, как и ей, быть очевидцами случившегося!
— Я знаю слишком мало о Тамире Карами, — заявила она однажды утром. — Я должна знать больше.
— У нас есть все, что нужно. Достаточно только покопаться в памяти компьютера.
Она знала, что раздражает Берни, но ей это было безразлично. Берни не мог успокоиться с того самого момента, когда она выяснила, что Карами виновен в диверсии, и вознамерилась сделать с ним интервью для первой части своей собственной телевизионной программы.