И слышно было, как, закрыв дверь, засвистел весёлую песенку.
— Магомет, — задумчиво проговорил Горшков, — гора. Магомет не идёт, гора идёт. Ничего не понимаю.
— Это пословица такая, — сказала Ксения Андреевна, — я по радио слышала. Значит: если кто-то к кому-то не идёт, так тот сам прийти должен.
— Понятно. Только — почему бы прямо не сказать? Всё у них, у артистов, с выкрутасами. Будем надеяться, что не подведут. Ни горы, ни Магометы.
А Владику было и радостно, и тревожно. Почему радостно, это вы, конечно, понимаете.
А тревожно ему было оттого, что жизнь его менялась. И менялась резко. А резко менять привычную жизнь так же трудно, как на большой скорости резко сворачивать в сторону. Вдруг навернёшься?
Словно догадываясь о состоянии Владика, Горшков сказал:
— Конечно, враз-то трудно по-новому жить начинать. Но постепенно привыкнешь. Если Магомет к горе не пойдёт, она на него обвалится.
Случайно взгляд его упал на окно, и Горшков встал и начал внимательно следить за тем, что происходило во дворе.
И Владик встал рядом.
Увидели они нечто непонятное.
Григорий Васильевич разгуливал по двору, словно измеряя его шагами, останавливался, оглядывался.
— Дом, что ли, он тут строить собирается? — спросил Владик.
— Или деревья сажать? — спросил Горшков.
Но Григорий Васильевич ни дом строить, ни деревья сажать не собирался.
Он задумал номер, какого ещё никогда не было ни в одном цирке мира.
Следующий номер нашей программы называется ПЕРЕНОС!
Это был самый весёлый из всех переездов, какие я только видел в своей жизни.
А видел я их немало: и как заселялись восьмидесятиквартирные дома и стоквартирные, и такие, в которых число квартир и сосчитать на глаз невозможно.
А однажды видел, как заселяли сразу целый квартал.
Но переезд Лёлишны с дедушкой — это всем переездам переезд!
На помощь пришли цирковые артисты, и рабочие, и даже музыканты.
Да ещё ребят собралось видимо-невидимо.
Да Горшков явился с двумя милиционерами.
— Безобразие, феноменальное безобразие, — сказал дедушка. — Сколько людей тратят время и силы на меня и на тебя. Получается, что мы сплошные тунеядцы. Потрясающие лодыри. Что мне нести?
— Ничего, — ответила Лёлишна.
— Опять? — возмутился дедушка. — Опять ты считаешь меня законченным инвалидом?
— Тогда неси свои лекарства. Я их сложила в одну коробку. Только не урони.
— Я бы ни за что не уронил их, — раздражённо проговорил дедушка, — если бы ты не напомнила. А сейчас я всё время буду думать о том, чтобы не уронить их. И обязательно, видимо, уроню.
— Роняй. Купим новые. Главное — переживать не надо, — посоветовала Лёлишна.
К дверям в их квартиру выстроилась длиннющая очередь желающих помочь.
На всех лестничных площадках открылись все двери, из-за которых выглядывали любопытные.
Музыканты с инструментами в руках стояли у крыльца.
Эдуард Иванович спросил:
— Все готовы?
— Все!
И скомандовал:
— Раз-два, взяли! И — шагом марш!
Первым в дорогу двинулся шифоньер. Его несли силовые акробаты. Шифоньер для таких богатырей — всё равно что для нас с вами табурет. Они даже не почувствовали, что, кроме шифоньера, несут ещё…
Что бы вы думали?
А?
Да Петька спрятался в шифоньере, хотел всех напугать или рассмешить, но заснул.
Затем в дорогу двинулись кровати. Их несли воздушные гимнасты. Им такие ноши — нечего и разговаривать!
И оттоманка двинулась в путь, и письменный стол, и круглый стол, и стулья…
И когда на крыльце показался шифоньер, грянул оркестр.
Откуда ни возьмись появился сам грозный товарищ Сурков.
Рот разинул от удивления.
Ничего понять не мог.
А мальчишки сбежались чуть ли не со всего города! Лишь бы только вещей хватило — кому что нести. Тут уж поступали честно: делили поровну — кому ножик достался, кому вилка, да и чайная ложка — тоже вещь!
И всем хотелось, чтобы вещей было много-много.
Таскать бы да таскать!
Под музыку!
Да хоть целый день!
Весёлое настроение людей передалось даже мебели.
Шифоньер пританцовывал.
Письменный стол приплясывал.
Стулья как бы кружились в вальсе.
Тарелки летали по воздуху от жонглёра к жонглёру.
Сам грозный товарищ Сурков крикнул:
— Чего тут происходит?