Тут вышли все участники программы и хором сказали:
— Здравствуйте, Ксения Андреевна!
— Ура! — закричали все зрители.
Ксения Андреевна сидела в кресле, которое вынесли на балкон.
— Итак, — сказал ведущий, — первым номером нашей программы…
И началось представление.
Почти каждый номер приходилось повторять — так здорово аплодировали зрители.
А после представления устроили танцы.
А мальчишек и девчонок катали на Аризоне.
Весело было!
И вот —
ПОСЛЕДНИЙ НОМЕР НАШЕЙ ПРОГРАММЫ!
Вечерами, когда Эдуард Иванович был в цирке, ребята собирались у Лёлишны. Они играли в лото и домино, а больше — спорили.
То есть не спорили, а ругали Лёлишну.
— Обзываться нельзя! — негодовал Виктор. — А то бы я тебя обозвал знаешь как?
— От такого дела отказываться, — вторил Владик. — Да если бы он меня взял! Я бы от радости выше дома подпрыгнул!
— Мне вот дрессировщиком быть нельзя, — мрачно говорил Петька, — я на арене уснуть могу.
А дедушка сидел весёлый-весёлый; изредка произносил:
— Ничего, ничего, всё будет в ажуре.
Вечером пришёл Горшков.
Сначала ребята его даже не узнали: он был в штатской одежде.
Был он мрачен и даже немного зол.
— Ерундистика получается, — сказал он, молча выпив четыре стакана чаю без сахара. — Сплошное безобразие.
— А что? — спросили ребята и дедушка.
— Ужас, — ответил Горшков и залпом выпил пятый стакан чаю без сахара. — Стыдно сказать, но почти каждый вечер в цирк хожу. Добровольно.
— Да ну?! — поразились ребята и дедушка.
— Почти каждый вечер, — повторил Горшков, — а вернее, каждый свободный от работы вечер. Тянет меня туда. Понял я, в чём дело. Отдыхать в цирк народ ходит. Сил набраться для завтрашнего трудового дня. Сидит зритель, смотрит на Эдуарда Ивановича и думает: силён, значит, человек! Вон львов не боится, а я хулигана позавчера испугался. Тоже вроде бы воспитательная работа получается.
— Эх вы! — с укором и сожалением бросил дедушка. — А я разлюбил цирк. Он чуть не разлучил меня с внучкой. Хорошо, что у неё феноменальная сознательность, а то бы…
Дедушка махнул рукой.
— Поясните, — попросил Горшков.
И тут ребята заговорили все разом. Вот что услышал Горшков:
— Эдуард она а Иванович берёт отказывается к себе а мы в ученицы говорим да мне бы соображать ей такое пред надо ложили радовать а она ся что отказывается надо…
— Молчать! — приказал Горшков. — Пусть она сама расскажет.
— Вы представляете… — начала Лёлишна.
Да, да, вы представляете:
Цирк!
Горят все огни.
Оркестр играет марш, от которого трудно усидеть на месте.
На арене клетка из железных прутьев.
Выходит ведущий
и говорит:
— Выступает с группой дрессированных львов единственная в мире девочка-укротительница Лёлишна Охлопкова!
— А она отказывается, — сказал Владик.
— Понятно, — сказал Горшков. — Тебе бы, Лёлишна, в милиции работать. Там такие люди очень нужны.
— Какие такие? — спросил Петька, зевая.
— Такие, — гордо сказал Горшков, — Которые, как она… Вы уж меня извините, а я в цирк.
После его ухода ребята долго молчали.
— Ничего я не понимаю, — заговорил Петька. — Чего её хвалят? Девчонка она, конечно, ничего. А чего особенного?
— Она единственная женщина в семье, — ответил Владик, — и настоящая женщина.
— Особенного ничего, — сказал Виктор, — но ей, а не мне, тебе или ему, предложил Эдуард Иванович стать своей ученицей.
— Я, конечно, понимаю свою отрицательную роль в этой истории, — виновато сказал дедушка. — Но что поделаешь?
— Ничего, — ответила Лёлишна. — Всё равно я буду дрессировщицей. Когда-нибудь.
— И никогда не будешь на меня сердиться? — спросил дедушка.
— Никогда, — ответила Лёлишна.
Вот и всё.
Даже у самых толстых книг бывает конец. И мы с вами добрались до конца «Лёлишны».
Мне осталось пожелать вам счастливой жизни и написать последнее слово
и поставить •
