— Мы воевали, а ты ордена получал! — раздалось из толпы. — Мы больше не хотим воевать! Мы не хотим на свалку!
— Мы хотим пахать землю, растить ребятишек, строить дома.
— А я что буду делать? — выкрикнул генерал. — Я не умею строить дома, не умею копать картошку, не умею бить молотом в кузнице. Куда я? — Генералу казалось, что он только подумал об этом, а на самом деле слова прогремели на всю площадь.
Солдаты ответили хохотом.
— Подметать улицу, — шутил один.
— Ловить светлячков, — добавил другой.
И третий крикнул:
— Построй дом из песка, тогда мы вернемся.
— Солдаты, ребятушки! — взмолился Атьдва. — Мне никогда такого дома не построить.
— Захочешь, чтобы солдаты вернулись к тебе, построишь. Берись за работу.
Атьдва резко нагнулся, чтобы взять первую горсть песку, но непривычные к такому движению ноги на колесиках подвернулись, и генерал ткнулся носом в бугор. Снова поднялся, но на этот раз колесики увязли в песке и забуксовали…
Атьдва, как мы уже знаем, не умел думать, но упорства у него было хоть отбавляй. Он так хотел, чтобы армия вернулась к нему, что трудился на славу. Он ползал на коленях, пытался возвести стену. Но, увы…
Солдаты сначала смеялись над Атьдва, но скоро это им наскучило, и они разошлись по своим домам.
ТРОФИМ РАССЕРДИЛСЯ
Ослепший судья метался в камере, как зверь в клетке. «Когда же за мной придут? Когда же Формалай позовет меня обратно? — рассуждал он сам с собой. — Ведь не может государство жить без судьи».
Шли часы, а за Нашим-Вашим никто не приходил. «Почему на меня Формалай рассердился? Я верно служил царю. Ему не найти больше такого преданного слуги».
Тут дверь открылась, и два стражника втолкнули в камеру Трофима.
— Господин Нашим-Вашим, — произнес один из них, — Формалай Большой прислал мастера Трофима, чтобы он пришил тебе глаза.
Трофим стоял, не двигаясь. Он почти не думал о себе, о том, что он безвинно угодил в тюрьму. Он только шептал:
— Петрушка, мой любимый Петрушка. Тебя сожгут на костре, и я ничем не смогу тебе помочь…
Горе мастера было так велико, что он разговаривал вслух, не замечая этого. А судья, прислушиваясь к тихому бормотанию, подвигался все ближе и ближе. Наконец он ухватился за рукав Трофима:
— А ну, пришей мне быстрее глаза. Государство не может быть без судьи. Пришивай скорее, не ленись.
Но мастер не спешил брать в руки иголку. Он думал о сыне и упрекал себя:
— Ах я, старый дурак! И зачем я послал во дворец вместо Формалая Петрушку? Погубил своего родного сына.
— Как так — Петрушку вместо Формалая? — Судья дернул мастера за рукав.
У мастера на душе было так тяжело, что он готов был поделиться своим горем с первым встречным. И он начал рассказывать, как Формалай приказал ему устроить такую голову, которая бы, не думая, принимала правильное решение, как он вовремя не выполнил задание и вынужден был надеть на Петрушку костюм Формалая и посадить его на царский трон. Едва Трофим в своем рассказе добрался до этого места, как судья подпрыгнул от удивления и завизжал:
— Это из-за тебя, из-за твоего разбойника-сына я лишился глаз. Пришей мне их сейчас же, сию минуту! А не то твоего сына не только сожгут, его будут кипятить в горячем масле или жарить на большой сковородке.
Прерванный на середине рассказа, мастер Трофим растерялся. По привычке повинуясь приказу, взялся за иглу и начал пришивать судье глаз. Но сквозь слезы он плохо видел, что нужно делать, и пришил глаз совсем не там, где надо.
— Что ты делаешь? — бранился Нашим-Вашим. — Разве ты не видишь?.. Ты пришил мне глаз на подбородке.
Мастер отрезал пуговицу бритвой.
— Шей снова! — судья погрозил Трофиму кулаком.
Мастер рассердился: «Ах, неблагодарный! — подумал он. — То сына моего называет разбойником, то меня грозится побить. Я тебе покажу, как издеваться над честной куклой».
— Эта пуговица плохая. Очень блеклая. Ее нужно заменить, — сказал мастер. — А ты, Нашим-Вашим, не сердись. Я ошибся немножко. С кем не бывает. Да не такие случаи бывали… Вот недавно оторвали солдату в драке ухо. И пришлось мне пришивать новое. Я пришил ему собачье. Так он и пошел, бедняга, в строй — одно ухо человеческое, а другое собачье.
— Разве у тебя есть собачьи глаза? — забеспокоился судья.
— А как же, не только собачьи. Вот и лошадиные. Вот верблюжьи, мышиные, а вот эти кошачьи, зеленые.
— Нет, нет, Трофимушка, — взмолился НашимВашим. — Ты уж пришей мне, пожалуйста, человечьи.