Предложение встретили с энтузиазмом. Губернатор, который не пристрелил ни единого фазана, поскольку лишь во второй раз в жизни взял в руки ружье, весь обратный путь благодарил хозяина за хорошо проведенный день и звал к себе на ответный прием, а потом начал рассказывать племяннику какой-то презабавный случай из своей семейной жизни. Тот оказался благодарным слушателем и смеялся так, что губернатор несколько запутался в своей истории и не смог вспомнить конец, в котором, по его словам, и была вся соль.
Развалившись на сиденье, Троекуров смотрел на гостей, из которых Дубровский выделялся особо. В своем затертом ватнике и облезлой шапке, надетых как будто из чувства противоречия, он выглядел как лесник, выражение лица имел соответствующее, и все это вызывало у Троекурова раздражение. Ему казалось, что Андрей Гаврилович нарочно строит эту кислую мину. Впрочем, даже если бы так оно и было, Троекуров все равно простил бы это старому другу, поскольку он один стоил всех этих людей вместе взятых.
Нельзя сказать, что их связывало лишь совместное прошлое, которое часто заставляет людей поддерживать связь по инерции или из бессмысленной вежливости. Нет, они и впрямь были настоящими друзьями – колоссальная разница в благосостоянии ничуть не умаляла их дружбы. Дубровский был готов терпеть Троекурова с его прихотями и капризами, неизбежно появляющимися почти у всякого человека, который разбогател стремительно, а затем впал в праздность. Но вся эта унылая толпа сочащихся салом чиновников и просто балбесов, имеющих достаточно денег, чтобы ничем не заниматься, вызывала у Андрея Гавриловича презрение. И скрывать его он не считал нужным.
Дубровский почти не изменился с юности – в отличие от Троекурова, благородно раздавшегося и чуть менее благородно облысевшего, он был все так же худ и сух и даже, казалось, носил все ту же кепку. Сжав губы, из-за чего вокруг рта у него образовалась жесткая складка, Дубровский смотрел на несущийся за окном бледный пейзаж, будто бы и вовсе не слушая общего разговора, благо никто в машине, кроме Троекурова, внимания на него не обращал. По приезде в поместье Дубровский сразу же ушел куда-то с егерями, оставив Троекурова наедине с гостями.
Губернатор попрощался быстро, взяв с хозяина обещание, что тот в ближайшем же будущем – «Непременно, Петрович! Слышишь? Непременно!» – приедет к нему на обед, а Ганин долго рассыпался в благодарностях, вяло сжимая в чересчур продолжительном рукопожатии ладонь Троекурова.
– Ну, – сказал он, – я побежал. Всё дела, дела…
И, отойдя на безопасное расстояние, выпалил на одном дыхании:
– Я загляну через недельку-другую. Очень надеюсь, Кирилл Петрович, познакомиться с вашей Марьей Кирилловной лично.
Троекуров нашел Дубровского на заднем дворе – тот стоял у распахнутых ворот и смотрел на черную кромку леса, видневшуюся за полем.
– Ты чё всё такой кислый? – без обиняков спросил Троекуров, закидывая руку другу на плечо.
– Да тошные они, твои эти…
Троекуров усмехнулся, подумав, что и Ганину, и губернатору, и всей его свите как нельзя лучше подходит определение «эти».
– Связи, Андрюха, связи!..
Дубровский пожал плечами, ясно давая понять, что думает обо всей этой мутной компании и ее мутных делах. Он не то что не завидовал Троекурову, а даже отчасти жалел его.
– Благодать-то какая, – сказал Кирилл Петрович, распахивая дубленку. На другом краю поля показалась Маша, и они оба молча следили за тем, как она скачет вдоль темных деревьев по направлению к дому.
Они еще немного постояли у ворот, а потом, негромко беседуя, прошли в дом. В гостиной бормотал телевизор – ведущий новостей бесцветным и ровным голосом вещал про американские войска, которые по решению правительства Соединенных Штатов вскоре будут выведены с территории Афганистана.
– Щас, выведены, – пробормотал Троекуров, извлекая из шкафа початую бутыль коньяка и два бокала. – Если уж мы там ни хрена не смогли, то эти и подавно. Горбач, сволочь, – если б он тогда зад американцам не лизал, я бы, может, теперь округом командовал. Вся карьера псу под хвост, – фыркнул он, опускаясь на диван.
– Грех тебе жаловаться, Кирилл, – сказал Дубровский. Бледные отсветы телеэкрана делали морщины на его лице еще глубже. В вычурном интерьере гостиной он выглядел весьма нелепо, а из-за гигантского кресла с высокой спинкой казался еще меньше и худее.
– Вон как повернулось – миллионами теперь ворочаешь, – беззлобно произнес Дубровский. – Ладно. Выпьем за тех, кто не вернулся.
Они просидели так до самого вечера, сначала с удовольствием вспоминая свое общее прошлое, в котором было всё. И совершенно фантастические истории про новенькую самоходную гаубицу, которую на испытаниях доблестный экипаж (из лучших!) умудрился так разогнать вверх по пригорку, что когда она рыбкой ухнула с обрыва, то стволом орудия практически по самый корпус ушла в глину, после чего, будучи заряжена осколочно-фугасным, самопроизвольно шмальнула. Ствол разорвало кошмарной розочкой, но «никто – помнишь, Кирюха? – никто из экипажа не окачурился! Так, контузии небольшие…»… И вполне трагические эпизоды времен службы в Афгане, где моджахеды на горной дороге умудрялись всего парой-тройкой выстрелов намертво заблокировать целую танковую колонну, методично превращая ее в ряды цинковых гробов, чтобы Дубровскому с Троекуровым было чем загрузить военно-транспортные самолеты в Киев, в Рязань и в богом забытую тьмутаракань…