Словно не замечая усталости, чуть сковывавшей мышцы после тренировки, он поставил свою сумку на тротуар и вышел на середину улицы; уже стемнело, и вокруг не был никого, кроме пары прохожих, которые, завидев драку, поторопились исчезнуть.
Сделав шаг вперёд, словно в шамаде, Бартоло начал переступать из стороны в стороны, одновременно размахивая ногами. С каждым шагом, словно подчиняясь тактам музыки невидимого беримбау, он всё увеличивал амплитуду движений. Хулиганы расступились, явно испугавшись тяжёлых ударов ногами, которые то и дело взлетали в ночном воздухе.
Бартоло лишь улыбался и продолжал свой танец, словно в этом мире есть лишь он один и его джинга. Так продолжалось с полминуты. Наконец, преступники, почувствовав себя неловко оттого, что втроём не могут ничего поделать против одного «плясуна», начали подбадривать друг друга и вновь приблизились к самой границе невидимого круга, очерченного взмахами ног Бартоло.
До чего же они были наивны! Этот круг представлял собой лишь площадь, что требовалась для разгона в самых мощных скачковых ударах. Едва первый из нападавших, на голове у которого красовалась сине-белая бейсболка, остановился за пределами круга и начал отдавать приказания тем, что в этот момент находились за спиной Бартоло, тот принял решение. Мгновенно отмерив дистанцию, он, используя инерцию предыдущего прыжка, развернул тело в полёте и с разворота ударил правой пяткой в голову главаря. Тот отлетел назад и рухнул навзничь без сознания, из его сломанного носа обильно текла кровь. Бейсболка лежала в трёх метрах, на тротуаре.
Бартоло, не обращая внимания на восклицания врагов, в которых теперь отчётливо слышался страх, продолжил вращательные движения ногами, с каждым прыжком приближаясь к оставшимся двум хулиганам. Оказавшись в поле его действия, те разразились проклятиями и, запустив в Бартоло подобранными с мостовой мелкими предметами — пустой пластиковой бутылкой и ещё каким-то мусором, — бросились наутёк.
После того вечера слава о нём как о выдающемся бойце распространилась по всей Лапе. С Бартоло на улице здоровались люди, которых он никогда ранее не видел, некоторые предлагали выпить; девушки, которых он встречал, улыбались Бартоло так сердечно, как это вообще возможно. Их обнажённые ноги, плавно переступавшие на высоких каблуках, были способны покорить любое сердце — но было уже поздно. Душа Бартоло навеки пропала — теперь она принадлежала только капоэйре.
Местре Мауро, словно только что заметив Бартоло, предложил ему заниматься серьёзно. Юноша, отдавший искусству уже почти шесть лет своей жизни, был поражён: разве всё это время он относился к капоэйре несерьёзно? Однако местре Мауро показал ему, как мало он знает о капоэйре. Едва ли не каждый месяц Бартоло, уже давно забросивший учёбу в школе и начавший жить отдельно от родителей, узнавал что-то новое о танце, способном приносить счастье, увечья и смерть.
Покончив с завтраком, Бартоло вымыл посуду и очистил свой мозг от лишних мыслей. Пройдя в скудно обставленную — кровать, стул и трёхногий стол — комнату, единственную в квартире, он убрал с пола циновку и, раздевшись догола, начал растягивать мышцы ног.
Местре Мауро всегда говорил, что бог создал людей нагими, и едва ли он ошибался. Ещё важнее был тезис: настоящий воин никогда не должен чего-либо бояться или стесняться. Всё более и более увеличивая нагрузку на связки паха, Бартоло одновременно заставлял себя ни о чём не думать. Другая истина, изложенная ему однажды учителем, гласила: мысль претит танцу. Танец — это чувство, хоровод страстей, полёт души, подчинившей себе тело. Бартоло, безоговорочно доверявший местре, понимал, что это — правда.
Деньги и пищу, которые нимало не беспокоили его, он получал от местре в количествах, достаточных для уплаты счетов и нормального питания. Его интересовало только самосовершенствование; даже семья, его младшие братья и сестра, которых он некогда поклялся защищать, едва ли не стёрлись из его памяти; Бартоло видел их лишь по праздникам.
Всё своё время без остатка, все свои силы он посвящал капоэйре. Местре Мауро теперь учил его приёмам, позволяющим управиться с любым, самым искусным, сильным и ловким противником. Многократные драки, в которые он вступал по приказанию учителя, подтвердили постоянно растущую уверенность Бартоло в том, что его тело способно творить чудеса.
Наконец, дошло дело и до того, что учитель именовал внутренней сутью искусства. Разговоры о происхождении капоэйры, чьи корни находились на Чёрном континенте, в брачных танцах нголо, принуждали парня, которому уже исполнилось шестнадцать лет, краснеть. Сам он, ещё не знавший женщины, был мулатом, в нём текло не более четверти негритянской крови. Бартоло отличала форма черепа, не свойственная африканцам, тонкие губы, зелёные глаза — и бронзовая, словно от загара, а отнюдь не коричневая, кожа. Поэтому его дух не испытывал притяжения далёкой родины предков, племенные пляски и ритмы там-тамов были для него пустым звуком. Тем не менее, смущение оттого, что он является отчасти белым, отступало, когда местре рассказывал о духах Ориша, способных дать смертному силу богов.