— Эжен! Очнись! Где опять твой брат? Я знаю, он на озере с этими савоярами.
Теперь на озере не ветры прокладывали дороги, а ноги, и старая лодка Рима, застигнутая морозами врасплох, навечно воткнулась носом в дно. Амели, прачка, спускалась покормить попавших в ледяной плен чаек, портнихи выносили кувшины с горячим чаем, вся деревня ходила по водам. Еще были живы люди с белой кожей и красными, как у стариков глазами. «It's great fun», — снизошел джентльмен-фермер. Регентша, в душе отрицавшая мать-прачку, ответила, что да, сегодня озеро пользуется особой популярностью. Гольфстрим, протекавший за гребнями волн, вырезал во льду темный квадрат. А вот и Улисс нарядный, с зелеными соплями под носом, с фиолетовыми от мороза лапками, другие, шерстяные, пришитые к веревке, свисают из рукавов.
— Дядя Цезарь!
Цезарь схватил Улисса за шею, детская цыплячья шейка — огромная ледяная волна скрывала их от толпы — и силой пригнул к черной воде, но Улисс, как кошка, уцепился за края полыньи.
— Дядя Цезарь!
Жалобный вопль растаял вдали. Дядя Цезарь вдруг отпустил Улисса и велел не кричать, это игра, дядя Цезарь просто хотел его напугать. Посыльная вскарабкалась на вершину волны и, наблюдая за ними, беззвучно тряслась от смеха, на ней было то самое платье из зеленого репса, который никто, кроме Цезаря, похоже, не узнавал. Ха! пусть забирает мою занавеску! Пусть отныне между озером и мной не останется никаких преград, только рыбацкие сети, что сушатся на песчаном берегу. Пусть смертельно бледный Улисс, вырвавшись, бежит между ледяными волнами. Посыльная, нос куриным клювом, лысый череп старого судьи, не менявшаяся с той роковой ночи, когда украла приданое мертвого младенца, чуть было не вмерзла в лед, как чайка. Потом подул фен, деревня бросилась к берегу, несколько савояров утонули. На следующий день пошел снег, тяжелые снежные птицы бесшумно падали с веток. Улисс, вернувшись из школы, взял палочку для серсо, валявшуюся на сундуке в коридоре, уронил ее, так синичка выпустит вдруг из клювика ольховый листок, и не смог поднять, потому что палочка уже укатилась за тысячу лье. Улисс кое-как добрел до своей комнаты, лег в кровать, толстые грязные ручки натянули одеяло до подбородка. Они с Авраамом мылись в эмалированном тазике и выплескивали воду в окошко на грядки. Спустя час Улисс уже не мог откинуть надоедливую челку, лезшую в глаза. Улисса повезли в больницу, Цезарь, доставив пять тысяч литров вина покупателю в Юру, возвращался во Фредег и столкнулся с печальным кортежем, когда тот повернул на улицу с домами, накренившимися назад под ударами древних волн. Собака, трусившая через дорогу к больнице, забежала во двор, выскочила обратно и понеслась прочь так быстро, что никто не успел понять, Фаро это, черный сеттер с рыжими подпалинами, клавший квадратную голову Улиссу на колени, исцарапанные кедровыми ветками, где все лето дети строили хижину, или нет. Улисс больше никогда не залезет на кедр, но грести немножко сможет, если Цезарь, проникшись любовью и состраданием, заботливо возьмет его на руки и усадит в лодку. Мадам две недели делала Улиссу массаж.
— Я буду массировать его каждое утро, — пообещал Эжен.
— Да, да, Эжен.