Она выглядит довольно взволнованной всем этим.
— Насколько плохо? — спрашивает она.
— Это не так уж плохо... ну, да, плохо. Все перезаписывается. На самом деле ты пока не понимаешь, что я имею в виду, но начинаешь понимать. Твоя жизнь входит в период революции, и, думаю, ты можешь ожидать, что в течение некоторого времени тебе не будет удаваться наладить ее.
Ее энергия заполняет всю комнату. Я видел людей, которым на этом этапе требовалась госпитализация. Она шагает взад-вперед, мышцы напряжены, глаза горят. Вероятно, она более пробуждена, чем когда-либо.
— Я что, превращаюсь в... ну, вампира?
— Как сказал Лао Цзы, то, что гусеница называет концом света, остальной мир называет бабочкой.
Она с надеждой смотрит на меня.
— Скажите это еще раз.
— То, что гусеница называет концом света, остальной мир называет бабочкой.
Она кивает, размышляя — размышляя так глубоко, как может. Она в состоянии легкого шока, вызванного эмоциональным всплеском всех этих событий, обрушившихся на нее в последние несколько дней, и усугубленного плохим аппетитом и недосыпом. Ко всему прочему — полностью разрушенные представления о норме, волнение самопознания и страх войти в незнакомые воды. Хорошенькая смесь. Я знаю человека, на которого полиция надела наручники, привязала лицом вниз к носилкам и отправила в больницу на психологическое обследование, когда он оказался на приблизительно такой же стадии трансформации. Этот момент может быть непредсказуемым.
Последователи дзэн, среди прочих, говорят об этой стадии, но в основном духовные учения считают нецелесообразным упоминать о тяжелом психологическом срыве. Люди ходят сладостей — совершенного знания, свободы от страдания и всякого такого, но никто не хочет платить за это. То, что происходит с Джули, и есть цена, или, по крайней мере, первый взнос. Простой факт заключается в том, что это кровавое месиво, а влюбленно-блаженная толпа не подписывается на такое. Они хотят просветления, которое не требует отказа от своего места среди сотоварищей-пловцов. Им не хочется перестать толочь воду и ускользнуть в полном одиночестве во тьму. Они хотят другого просветления, такого, где они могут оставаться в группе, поддерживать свои тщательно сконструированные личности и просто быть счастливыми. Желательно, очень-очень-очень по-настоящему счастливыми.
Мне счастье нравится не меньше, чем любому другому, но не счастье толкает человека на поиски истины. Это бешеное, лихорадочное, жадное, безумное желание перестать быть ложью, неважно, какой ценой — рая или ада. Это испачканные кровью клинки, гниющая голова Будды и принесение себя в жертву, а любой, кто говорит иное, продает то, чего у него нет.
Я никогда не сомневался, что сознательным намерением Джули было интервью со мной для статьи, но я определенно ни секунды не думал, что намерение Сонайи имеет какое-либо отношение к интервью. Впрочем, Сонайю нет смысла спрашивать, нужно просто подождать, как все будет разворачиваться.
Джули сидит рядом со мной, глядя пустыми глазами в окно и слегка дрожа. Входит Сонайя, берет ее за руку и мягко уводит. Она отведет Джули в одну из спален, сделает ей чаю и позволит ей отдохнуть. Конечно, для Джули ничего не кончилось. У нее впереди долгий путь. Вся ее жизнь целиком достигла в этом начале высшей точки. Она только что навсегда оставила проторенный путь.
Я отстегиваю микрофон и откладываю в сторону диктофон. Двадцать минут спустя возвращается Сонайя, садится рядом со мной на диван, где сидела Джули.
— Она поспит, — говорит она.
Сонайя скрипит диваном, усаживаясь в более расслабленную позу, закидывает ноги на кофейный столик рядом с моими и мы сидим молча — спокойные, счастливые, довольные тем, что наблюдаем за движущимся небом, и лениво гадаем, что будет дальше, но не беспокоясь, а зная, каждый по-своему: что бы ни пришло — все будет благом.
Но, эй, это же элементарно — все хорошо.
Видите, мои братья и сестры?
Это не хаос, не смерть —
это порядок, единство, план —
это вечная жизнь,
это Счастье.
Уолт Уитмен