В понедельник еду на работу. С кислой улыбкой принимаю поздравления от коллег.
Выставляюсь паре своих приятелей, не уточняя, что я — как чертов граф де Ла Фер из «Трех мушкетеров»: не муж и не вдовец.
От «Хеннесси» немного кружится голова, но алкоголь не берет.
Домой приезжаю часа в три ночи. Мысленно ругаюсь, потому что днем тут какие-то ремонтные работы с подстанцией, выключают свет, а когда снова дают электричество — у меня в спальне включается подсветка.
В окнах второго этажа тусклый серебристый свет.
Кажется, там тонкий силуэт. Моргаю. Полоска тени за дымным облаком занавески: вскинутые руки, знакомый взмах головой.
Я не помню, чтобы давал Очкарику ключи.
Я знаю, что это просто мое не вовремя проснувшееся воображение, но все равно как-то слишком быстро иду до двери.
По ступенькам.
В комнату.
Толкаю дверь.
Никого. Только кровать, которую я оставил в полном беспорядке.
Не думать, хотел бы я, чтобы Йени каким-то образом оказалась здесь или был бы зол, что она первой нарушила наше «побыть врозь».
В телефоне от нее ни единого сообщения.
Я не понимаю, женат я или не женат.
Половина второго ночи.
Писать ей уже поздно, но… но…
«Как ты?»
Жду, что ответит сразу. Она всегда отвечает мгновенно, как будто в ее голове со странной прической и съехавшей набок заколкой есть особенный датчик, подающий сигналы только в ответ на мои звонки и сообщения.
Не отвечает.
Засыпаю около трех.
По будильнику снова подъем, на автомате.
Ответа нет.
В голове начинают роиться слова ее матери о том, что она «особенная». Что с ней нельзя, как с остальными, что она умеет притворяться как никто.
Что, если она не хотела, чтобы уходил? Что, если нужно было остаться? Не думать, что мы будем делать, а просто остаться. Обнять, сказать ванильную хрень, от которой всегда таяла, словно мороженое. Молчать, не разговаривать друг с другом, но просто быть рядом.
Странно, но я болезненно остро жду хотя бы точку в ответ. Но лучше бы позвонила.
«Пожалуйста, напиши, что у тебя все в порядке».
Это сообщение отправляю утром в среду.
И снова тишина.
Только голос ее матери в голове: «Но обычно она просто садится с угол и плачет. Просто плачет, Антон. До сих пор. Потому что она — нездорова».
«Очкарик, выбирайся из своего угла. Не молчи! Поговори со мной!» — в четверг вечером.
Если бы что-то случилось, мне бы сообщили?
Почему-то не могу ей позвонить. Смотрю на номер и не могу себя заставить ткнуть на одну единственную «кнопку».
Но моя писательница все-таки отвечает.
В пятницу, точнее, в ночь на субботу.
В три часа ночи я не сплю, просто лежу в темноте и, когда экран загорает входящим сообщением, знаю, что это — она.
Жена: «Я ♥ тебя, Антон. Но, может быть, мы разведемся?»
Она у меня «жена», а я у нее — «разведемся».
«Ок, малыш, давай разведемся».
Конец!