Лирика Бабича не способна осенять идеологические дискуссии или подспудные столкновения между правыми и левыми, консерваторами и сторонниками прогресса в венгерской политике и культуре. Его голос ясный, но тихий, он воплощает Аркадию, которую сам поэт обнаруживал в окружающем пейзаже, в своем детстве, среди виноградников Сексарда. Эта Аркадия находится в Паннонии, а значит, ей многое известно о насилии, о котором Бабич старательно умалчивает.
4. Следы гусениц на снегу
Мы только что выехали из Фертёда, Версаля Эстергази — феодалов, которые в XVIII веке владели более чем миллионом югеров земли и которые вместе с другими представителями знати составляли как таковую natio hungarica[86].
Наше странствие на протяжении последних нескольких километров теряет ритм и направление, как путешествия любителей автостопа или знаменитого красного дилижанса Дьюлы Круди, ездившего старыми проселочными дорогами и двигавшегося зигзагом. Впрочем, мы намеренно отклоняемся от прямого пути, чтобы побывать в Мошонмадьяроваре. Здесь в ночь на 2 ноября 1956 года Альберто Каваллари, корреспондент «Коррьере делла сера», следивший за событиями в Венгрии, сам дал повод для новости, заголовок которой растянулся на девять колонок: прошел слух, что его захватили русские. На самом деле он провел ночь вместе с повстанцами в убежище после неудачной попытки добраться до Вены, чтобы на день раньше остальных сообщить, что революция, вопреки всеобщим ожиданиям, не победила, что восстание сходит на нет, советские силы его подавляют. В свойственной ему лаконичной, выразительной манере Каваллари описывает в репортаже неспокойную ночь, проведенную среди снегов, застрявшую машину, вытащить которую так и не удалось, грязные, темные дороги, выстрелы, раненых, кое-как устроенные блок-посты патриотов, русские танки, на которые журналист почти случайно наткнулся в темноте, пока они занимали позиции, словно звенья огромной цепи, растянутой от Вены до Будапешта и отрезавшей Венгрию.
Повторяя путь от Вены до Будапешта, проделанный Каваллари, я словно иду по его следам, словно перечитываю репортажи, написанные в октябре-декабре 1956 года, в которых он мгновенно уловил суть эпохального переворота, написанного на незнакомых лицах людей, ушедших в болота или на баррикады; для меня его статьи — путеводитель по Венгрии. Трагический путеводитель для безобидного путешествия, однако я не выпускаю его из рук, как Берар, странствуя по Средиземному морю, не выпускал из рук «Одиссею», чтобы узнать описанные в этом «бедекере» места и их тайны. Тридцать лет растопили снег и стерли следы гусениц танков, но не стерли память о них. В те дни нам все казалось ясным: Кадар — пособник предателей и убийц, пешка в руках русских, которые руководят его действиями и собираются от него отделаться. По прошествии тридцати лет следует признать, что Кадар честно служил своей стране, выбрал единственный реальный путь и прошел его с решимостью и упорством на благо Венгрии.
Все это не влияет на тогдашнюю оценку, однако рядом с ней появляются другие оценки, не отрицающие ее, а существующие параллельно, словно рядом с портретом человека появляются его портреты, созданные десятилетиями раньше и позже. Положительная оценка, которую сегодня можно дать Кадару, вовсе не означает, что тогдашняя отрицательная оценка была ошибочной, что тогда не нужно было ответить ему отказом.
Существует будущее в прошедшем, становление, которое приносит преображение. Подобно многоликой действительности, живущее в ней и глядящее на нее «я» обнаруживает свою многоликость. Проезжая по местам, где тридцать лет назад разворачивались эпические события, будто ломаешь тонкие, невидимые стены, различные слои действительности, которые до сих пор сохранились, хотя их не видно глазу, ультракрасные или ультрафиолетовые лучи истории, образы и мгновения, которые сегодня не могут быть запечатленными на пленке, но которые тем не менее есть, существуют, как недоступные для непосредственного наблюдения электроны.