«Америка в миниатюре», которую между 1867 и 1914 годом представлял собой Будапешт, набрасывает на себя покров веселья и беззаботного блеска; Мор Йокаи воспевает старый Будапешт легендарного магната Морица Шандора, славившегося дерзкими выходками, воспевает располагавшихся вдоль дунайского берега продавцов дынь, арбузов и питьевой воды, знаменитый ежегодный бал юристов. Подобно благородному Клееману, писавшему на полтора столетия раньше, Йокаи остро реагирует на хамство и даже придумывает классификацию невеж, в которой первое место занимает кучер фиакра № 37, а второе — театральный кассир.
От столичной гигантомании веет очарованием добрых старых времен, которое словно извиняет провинциальную фамильярность и создает рамку, обрамляющую картины радостного существования, набережные и длинные бульвары, где протекает полная веселья и блеска жизнь, отличающаяся крепким, беспечным здоровьем. Балконы, фасады, фризы и кариатиды скрывают трагедию современности, которую юный Лукач и его приятели по «Воскресному кружку» уловили с гениальной, участливой прозорливостью; лишь бомбы 1944–1945 годов обнажат за стенами разрушенных дворцов и разбитых статуй закулисье убожества и тьмы, которое прекрасной эпохе удавалось прятать и которое фашизм, острая, крайняя форма болезни современного мира, сумел довести до высшей точки и парадоксальным образом сорвать с него маску.
И сегодня flaneur[89] углубляется в археологический парк великолепного и сокрытого, где перемешаны прочное и иллюзорное, трогательная поэзия и помпезная поэтизация прозы мира. На площади Рузвельта среди окружающих памятник Сеченьи фигур стоят символизирующий навигацию Нептун и символизирующая сельское хозяйство Церера; Вулкан изображает промышленность, богиня мудрости и мысли Минерва, как ни странно, выступает аллегорией торговли. На площади Петёфи, разумеется, возвышается памятник великому поэту; в путеводителе, выпущенном в 1984 году издательством «Корвина», с умеренным восторгом, свойственным благоразумным и осторожным биржевым игрокам, никогда не уверенным в стабильности курса, сказано, что «на сегодняшний день это величайший лирический поэт Венгрии». Впрочем, в памятнике, воздвигнутом в 1896 году на площади Героев в честь Тысячелетия Венгрии, рядом с памятниками легендарному Арпаду и другим персонажам венгерской истории, вроде Яноша Хуняди и Кошута, возвышаются статуи Труда и Благосостояния, Чести и Славы, демонстрируя буржуазную склонность рядиться в мифическо-героическое обличье и тягу к монументальному эклектизму.
Дунай величественно несет свои воды, вечерний ветер проносится над уличными кафе, словно дыхание старой Европы, возможно оказавшейся на краю света и не порождающей, а потребляющей историю, подобно тому как обладающая прелестным ртом Франческа смакует мороженое, сидя в кондитерской «Жербо» на площади Вёрёшмарти, и следит за тем, как утекает ее жизнь, слегка прикрыв глаза ресницами, чуть заметно подрагивающими от шелеста времени. Европа — и это кафе, где теперь сидят не директора-распорядители Мирового духа, а в лучшем случае — служащие какого-нибудь второстепенного филиала, не принимающие, а исполняющие решения, да еще какая-нибудь прекрасная дама, дающая повод для слухов.
С витрин нескольких фотоателье на нас глядят лица школьников, последний класс лицея, канун выпуска; пробующие курить юноши, девчушки в морских костюмчиках, с галстучками — все они смотрят в будущее, несущееся им навстречу с такой скоростью, что они замечают его в последний миг, на пороге школьного класса, словно на них налетают разогнанные в синхротроне частицы. У Марианны Сенди черные волосы, темные, живые глаза и резко очерченный нос, обещающий задать работу жерновам, в которые попадет его обладательница, и, оказавшись в сетях, которые забрасывает в жизненное море смерть, спутать ей, хотя бы ненадолго, все карты. Киш Золтан — толстяк, который есть во всяком классе; он рискует раньше других попасть на сковородку, как на уроке физкультуры, прыгая в высоту, раньше всех остальных сбивал планку, но его физиономия (на снимке выпускников, под каждой фотографией подписаны имя и фамилия) говорит о том, что он сумеет рассмеяться, когда директор вручит ему табель с оценками, всем своим величественным видом сообщая, что ученик не набрал нужный балл. Наверняка он сумет рассмеяться в лицо и прочим предвестникам несчастий, ожидающим его на жизненном перевале.