На двенадцатой странице первого тома Шультес сообщает, что взялся за составление лексикона лодочников, но оставил эту затею, потому что, чтобы выучить их язык, достаточно понаблюдать за тем, какие они выполняют действия и что при этом друг другу кричат, заглядывать всякую секунду в словарь нет никакой нужды. Растерянный Невекловский вдруг понимает, что, видя лишь жесты и лица, слушая раздающиеся на берегах реки звуки, можно действительно уловить слово, его неповторимый вкус и цвет, существующие во всей полноте в окружающем это слово ближайшем контексте, среди обменивающегося оскорблениями сброда (славу любителей крепко и много выпить подтверждают тревожные приказы императора и барочные проповеди заклеймившего этот грех Абрахама а Санта-Клара). Брань, непристойные жесты, лица, жаргон исчезли, их смыло речной водой, затянуло в омут времени; Шультес прекрасно понимал, что удержать их не под силу ни одному словарю, поэтому он и не стал тратить силы впустую. Наверняка Невекловский знал, что дунайский поток унесет и поглотит и его пять килограммов девятьсот граммов бумаги, рассказывающие о верхнем течении Дуная, но он мгновенно приходит в себя, загоняет обратно, в неизведанные воды своего сердца, нигилистическую дрожь и порицает Шультеса за то, что тот не завершил работу над словарем.
Невекловский надежно укрыт от доносящихся из ниоткуда порывов ветра; вся его достойная похвалы жизнь окружена и защищена 2164 страницами, она выросла внутри их, словно во дворе крепости, черная обложка и толстый том обернулись неприступной стеной, верой, что не разочарует и не предаст.
Преимущества инженера перед приверженцами иных культов неоспоримы. Верующий в Бога может внезапно почувствовать себя покинутым (подобное пережил на кресте даже Иисус), может увидеть, как вокруг него и под его ногами исчезает реальность. Праведный Хаим Коэн, позднее ставший в Израиле судьей, поехал в Освенцим, храня ортодоксальную веру своих отцов, но, когда он вернулся из Освенцима, его Бог оказался истреблен, печь крематория превратила его в пепел. Революция, коммунизм, мессианское искупление истории также могут стать богом, который предаст тебя или которого нет, как произошло с Кестлером и многими другими. Сван прожил целую жизнь, сгорая от страсти к Одетте, а в конце понял, что растратил себя ради женщины, которая того не стоила. Слепая и безрассудная любовь к горячей жизни, поддерживающая многих людей, подобно мощному заряду желания и соблазна, может внезапно сдуться, как шарик, если эротическое очарование жизненной силы окажется, подобно Фальстафу, в корзине с грязным бельем, а развевающийся на ветру флаг превратится в половую тряпку.
Дунай (по крайней мере, его верхнее течение) существует, он не пропадает, не дает несбыточных обещаний, не бросает, он течет, верный себе, и в том, что он есть, можно всегда убедиться; ему неведом азарт теологии, идеологические извращения, разочарования любви. Он здесь, настоящий, осязаемый, его приверженец, отдающий ему всю свою жизнь, чувствует, что она течет в гармоничном и неразрывном союзе с течением реки. Непреходящая гармония заставляет забыть о том, что оба они, речной бог и тот, кто верит в него, стремятся вниз по течению, к устью. Кажется, что Невекловский, подобно Куайну, беспрерывно тычет пальцем, повторяя: «Дунай!» — и неиссякаемая одержимость определяет ход его жизни, прожитой со страстью, которая во все времена была взаимной.
3. Инженер между убеждением и риторикой
Был ли Невекловский на самом деле убежден в том, что он делает? В пользу этого говорит «милосердно скорая» смерть, настигшая его вскоре после восьмидесятого дня рождения и сделавшая, как повествует его биограф, переход инженера в мир иной легким и гармоничным. Убеждение, писал Микельштедтер, — это постоянное владение собственной жизнью и собственной личностью, способность проживать мгновение до конца, не испытывая мучительного желания сжечь его как можно быстрее, поймать и использовать во имя будущего, которое должно настать как можно скорее, иначе говоря, разрушить его в ожидании, что жизнь, целая жизнь, быстро пройдет. Неубежденный человек сжигает свою личность в ожидании результата, который вот-вот появится, но никак не появляется. Жизнь как отсутствие, как deesse[21], постоянно уничтожаемая в надежде, что тяжелый час настоящего уже миновал, простуда прошла, экзамен сдан, свадьба сыграна, развод получен, работа закончена, выходные наступили, вердикт врача оглашен. «Живешь и надеешься, что время придет, когда час твой пробьет и надежда умрет».