11. Плодотворная работа
На месте нынешней Палаты рабочих и служащих располагался кабинет Эйхмана, из которого он руководил бюрократической работой по претворению в жизнь расовой программы Третьего рейха. На суде Эйхман вспоминал работу в Вене как «самую счастливую и успешную за всю его жизнь». Видимо, работа не создавала ему особых трудностей в городе, который Грильпарцер, национальный австрийский поэт, назвал в XIX веке «Капуей духов» и который во все времена был мастером самомистификации. На референдуме, прошедшем в 1938 году после Аншлюса (естественно, чисто формальном), лишь 1953 венца (эту цифру называет Кристиан Редер в альтернативном путеводителе) проголосовали против присоединения к Третьему рейху, впрочем, в том году здесь было совершено не 400, как обычно, а 1358 самоубийств.
12. Гентцгассе, 7
Из одного из этих окон 16 марта 1938 года выбросился один из упомянутых выше самоубийц, Эгон Фридель, консервативный критик и историк культуры, поэт эфемерного, автор коротких юмористических историй, в которых острая, не признающая границ ирония охватывает бесконечность, то, что всегда будет превосходить нашу малость, отчего малость эта нам еще дороже. Прыжок из окна стал для Фриделя последней Witz[64], насмешкой над шедшим его арестовать гестапо. Фасад у дома обшарпанный, штукатурка местами отвалилась, балкончики из кованого железа говорят о патетической претензии на орнаментальность. Фридель был евреем, нацизм вытолкнул его из окна во имя чистоты германской расы; сегодня в этом доме, если верить табличкам у дверей, проживают Покорны, Пекарек, Крицер, Урбанк. Как гласит поговорка, всякий настоящей житель Вены — богемец.
13. Лукач в Вене
В кафе «Ландтманн», стоящем на Ринге неподалеку от Бургтеатра, Вольфганг Краус (публицист, основатель Австрийского литературного общества — одного из немногих мостов, которые в долгие холодные годы после Второй мировой войны соединяли Западный мир и страны Востока) рассказывает мне о лекции, прочитанной Лукачем в здешнем подвале. Было это, как говорит Краус, году в 1952-м; лекция Лукача запомнилась ему как серое советское пропагандистское собрание, слушателей было не много, десятка три, зато встреча транслировалась по радио во многих коммунистических странах.
Выступление, получившее скромный и одновременно всемирный резонанс, подчеркивает и доводит до парадокса объективный пафос Лукача, способного поставить себя на службу высшим ценностям и спуститься с вершин высокого стиля на скромный, грубоватый уровень микрофонов, принимая риск, который подразумевает подобное служение, и в то же время проявляя великодушную готовность переступить через себя.
Лукач — противоположность венскому духу, которому он, как и всякий венгр, не симпатизировал. Вена (та Вена, где он жил в изгнании) была городом современной кризисной ситуации, которую он решительно заклеймил в «Разрушении разума», кажущемся созданной руками Лукача карикатурой на его мысль. Вена — место кораблекрушений, пусть и прикрытых иронией, скепсисом по отношению ко всеобщему и ко всем системам ценностей. Очевидно, что выше подобного скепсиса может находиться лишь отблеск трансцендентального, чуждого диалектической системе мысли. Лукач — воплощение современного мыслителя, обращающегося в своих рассуждениях к сильным категориям, вписывающего мир в определенную систему и определяющего надежные ценности, которые выше потребностей. Вена — город постмодернизма, здесь реальность уступает место своему представлению, внешнему, сильные категории ослабевают, универсальное превращается в трансцендентальное или растворяется в эфемерном, механизмы потребностей поглощают ценности.
Как отмечал Аугусто дель Ноче, в «Разрушении разума» ощущается тайный страх, что Ницше возьмет верх над Марксом. Именно это произошло и происходит в западных обществах: кажется, будто игра интерпретаций, стремление к власти, скрытое за автоматизмом общественных процессов, организация потребностей, напоминающая раскинутые щупальцы или кровеносную систему, неясный поток коллективного либидо вытеснили открывающую законы реальности мысль, чтобы переписать эти законы, и решили судить мир, чтобы его изменить. Похоже, культура-зрелище одолела идею революции.