А Алексей светло улыбнулся и отпустил его руку.
Ко сну они оба подготовились молча и быстро. Но на этот раз Павлу долго не спалось. Лежал он тихо — не ворочался и не будил скрипением кровати Алексея. Только смотрел сухими глазами, в которых не было ни капли сна, в потолок. И хочется, и колется. Если поддаться, то разочарование потом может быть очень сильным. Однако же принятия хотелось, но…
Пока размышления и сомнения одолевали Павла, Алексей спал сном праведника. Решение, наконец, было принято, и он был готов принять последствия своих действий.
Утро следующего дня было чудесным. Ничего не предвещало беды. И пробуждение далось Алексею легко и приятно, словно за окном была не зимняя темень, а весеннее утро. Осторожно передвигаясь, чтобы не потревожить Павла, он быстро собрался и прихватил письмо, отправить с первой же утренней почтой отцу. Хотел было повернуть в часть, чтобы поработать в спокойной обстановке раннего утра, пока остальные офицеры ещё борются с утренней сонливостью, но, почти дойдя, изменил своё намерение и свернул к дому, в котором остановился на постой Харитон Гаврилович. Стукнул пару раз дверным молотком, бронза звонко вторила движению руки, и встал ждать. Дверь ему открыли удивительно быстро, и открыл сам Карпов. Стоял в шлафроке и с толстой трубкой, мундштук которой зажал в крупных крепких зубах. Алексей снял фуражку и поспешил поздороваться. Карпов смерил его внимательным взглядом и перекинул трубку во рту из угла в угол.
— Рано ты сегодня пришёл. По делу?
— По делу.
— Проходи, раз так, — Карпов посторонился, давая Алексею пройти.
Поставил подсвечник на стол, до рассвета ещё оставалась пара часов. Жестом предложил Алексею присесть. Капли, застывшие на свече, медленно продолжили путь. На полу рядом с печкой стояла вычурная жирандоль на одну свечу. Синяя балясина была словно в мраморных разводах, а кобальтовые подвески красиво мерцали, отражая малую долю света, доходившую до них со стола. Но в её единственном гнезде под свечу было пусто. И свеча на столе была не дорогой восковой, а самой обычной сальной. Неужели хозяева не нашли для дорогого гостя восковых свечей? Алексей проследил взглядом за упавшей на блюдце расплавленной каплей. Набрал воздуха и сказал:
— Я не вернусь в Петербург.
— Это мы уже с тобой проходили.
Карпов остался невозмутим.
— Ты остынь, обдумай. Тебе с рождения повезло обладать тем, за что другим приходится пролить немало своей крови, да и то, удастся ли им? А ты хочешь это отбросить, как лист с помаркой? Такого, значит, ты мнения о служению Государю нашему и Отечеству?
Зубы Алексея явственно скрипнули.
— Я найду иной способ служения.
— Манкируешь? А отца тебе не жаль? Ведь единственный сын ты у него. О сыновьем долге ты не подумал?
На щеках Алексея явственно проступили желваки.
— Не единственный.
— Единственный. А свои замашки ты брось, — взгляд адмирала стал жёстким. — И лучше подумай о том, каково отцу будет знать, что ты трус, как столкнулся с боем, так и побежал. Несправедливость рассмотрел? Так твоё дело не рассуждать, а выполнять, что приказано.
Алексей аккуратно сдвинул стул и поднялся. Встал, сам не замечая, как пальцы треплют и сминают фуражку.
— Я не вернусь, Харитон Гаврилович. Передайте, пожалуйста, отцу мои искренние извинения.
Карпов отложил трубку и собирался одёрнуть много возомнившего о себе юнца, но Алексей поспешил ретироваться. Всё, что он хотел передать, он сказал. А слушать, как Павла отказываются признавать, не хотелось. Порыв ветра бросил ему пригоршню снега за воротник, Алексей вернул фуражку на голову и поднял ворот. Сколько раз им ещё придётся с этим столкнуться? И сколько раз сталкивался с подобным Павел? Алексей покачал головой и ускорил шаг.
Карпов же после ухода Алексея словно выплюнул трубку, вишнёвое дерево показалось отвратительным на вкус. И что он мог раньше в нём находить? Ещё один юнец погибнет во цвете лет. Будто мало их таких сгинуло. Взгляд потяжелел. Карпов взял расчёску и несколькими быстрыми движениями разгладил свои усы.
В полдень дневальный вызвал рядового Иванова к командованию. Вызовы это было всегда плохо, но после его разжалования следовало оставить и последнюю надежду. Павел оправил шинель, длинные полы стреножили ноги, огладил шапку и направился к начальству.
Ничего хорошего, как и ожидал Павел, из этой встречи не вышло. Звал его к себе ни кто иной, как адмирал Харитон Гаврилович Карпов, и скидок на его болезненное положение он не делал. Мышцы, натянутые под принуждением стоять ровно, начали ныть, но стоял навытяжку Павел исправно. И верноподдано поедал глазами начальство. Даже выражение, как только увидел, кто его ждёт, попытался принять соответственное. Как всегда не вышло, так что стоял он с привычным отупевшим солдатским лицом. Распекание на все корки пришлось снести безмолвно, хотя Павел не мог отделаться от мысли о том, что чванливые генералы не хуже рядовых падают под меткой пулей.