Василий как раз застал его за тем, что он раскладывал папочки перед «своими» корреспондентами, выдавая соответствующие задания.
— Э-э… Мне может позже зайти? Ты занят? — спросил Василий на санскрите, увидев незнакомых людей.
— Нет-нет! — ответил поспешно Григорий по-русски. — Мы уже почти закончили.
Григорий действительно быстро закруглился, дав напутствия каждому и отпустил репортёров.
Василий с сомнением посмотрел вслед уходящим, но всё-таки, махнув рукой, сел напротив брата спиной ко входной двери.
— И какие новости? — жизнерадостно спросил Григорий.
— Надеюсь, ничего политического ты им не заправил? — опасливо покосившись за спину, проигнорировав вопрос бросил реплику брат.
— Нет, конечно! — удивился Григорий. — Я им заправил очередные басни насчёт будущих технологических новшеств и благ. Больше про самолёты.
— А ещё что?
— Про наше лекарство. Ты знаешь, слушок уже по столице пополз. Стараниями нашей профессуры.
Григорий сделал ударение на слове «нашей», имея в виду тех, кто сотрудничал с братьями и потихоньку начинал им верить. Всё-таки, одно дело выслушать кучу «завиральных» историй насчёт того, что можно сделать, а совсем другое, увидеть эти самые «завиральные идеи» воплощёнными в жизнь и вполне себе действующими.
— Ага! В масть!
— Чё в масть? — слабо заинтересовался Григорий.
— Я как раз пришёл к тебе по этому поводу.
— По поводу пенициллина?
— Да. Ты, надеюсь, не называл его именно пенициллином? Никому? — слегка насторожившись спросил Василий.
— Как договаривались. Только «Соль номер восемь».
— Это хорошо… — неопределённо отозвался Василий и тут же с жаром продолжил.
— Понимаешь, тут такое дело… Гнилое. Как бы нас тут не ошкурили ненароком, и вообще «на короткий поводок» не поставили. Я тут слегка покрутился среди народу… Перспективы и разговорчики — ещё те.
— К примеру? — уже больше заинтересовался Григорий.
— Народ тут… — Василий поморщился запнувшись. — Тёмный. И не только голытьба тут «тёмная». А нам надо, сам понимаешь, чтобы люди соображали что откуда идёт и кого именно надо тут слушать и кому именно давать деньги на развитие.
— Не понял?! — удивился Григорий и продолжил с изрядной насмешкой. — Тебя что, муха тщеславия укусила?
— Да какое там тщеславие! — с раздражением отмахнулся Василий и с ещё большим жаром продолжил. — Суди сам: мы хотим сделать тут, в Питере, фармакологический концерн. Так?
— Так! — кивнул Григорий.
— Но для этого нужны деньги. И не только от продаж.
— Я понял так, что есть некие, кто уже сейчас решил погреть свои лапки на спасённых пенициллином?
— Не только на пенициллине! Но и на аминазине.
— На аминазине?!! Это как? Кто-то пытается у нас отжать рынок? Или само лекарство?
— Ни то и не другое. Всё ещё пикантнее. И на этот счёт надо уже что-то делать.
— Ладно. Заинтриговал. — резко успокоился Григорий и приготовился внимательно слушать.
— Что мы делаем этим пенициллином? Даже тем, малым количеством, что уже есть от «экспериментальной» установки? Мы спасаем людей от смерти. Спасаем души. А «Спасение Душ» у нас здесь и сейчас чья прерогатива? Пра-авильно! Церкви!
— Ну, насчёт душ, я с тобой не очень согласен. — возразил Григорий. — Это, если исходить из сущности, как раз к аминазину относится.
— Об аминазине — то вообще разговор особый. А о пенициллине байда следующая. Народ — тёмный. О фармакологии имеет представление только то, что вот имеется аптека, где что-то продают для болезных. А кто по их представлениям, решает — «пора поциенту окочуриться», или «хай живе!»? Бог! Поэтому, все наши потуги с пенициллином, который реально и очень скоро будет спасать от смерти сотни тысяч людей, для них — «мимо кассы». Причём мимо НАШЕЙ кассы, которая как раз и предназначена для увеличения производства лекарства, увеличения количества спасённых людей. Ведь рядом уже с теми, кому мы реально помогли, ты видел — реально стояли попики со своими «образами» и кадилами. А что будет дальше, когда счёт спасённых от смерти пойдёт на тысячи?! Найдутся тысячи дармоедов в рясах, кто поспешит объяснить всем встречным и поперечным, кого и когда надо славить-благодарить. И, особенно, куда надо нести денежки.