— Это вам при Капусте был навоз. А сейчас это го-в-но! И вы за это ответите...
Сережа Горбах по привычке Дудинскасу большим пальцем показывает вверх: «Снято!»
Но тут уж и Виктор Евгеньевич завелся, подогреваемый телекамерой. Если уж на то пошло, то навоз, он и при Капусте, и при Петре Первом, и даже при великом князе Ягайле — всегда был навозом, а дерьмо — дерьмом. Ну а если при новой власти навоз превращается в говно, а не наоборот, то это не делает чести такой власти.
С комиссией тут же кое-что выяснилось.
Во всяком случае, ее руководитель, тот, что в дубленке, покраснев, как девица, предъявил Виктору Евгеньевичу официальное постановление районного исполнительного комитета об изъятии «ранее ошибочно выделенных земель».
Основание? Нецелевое использование: брали для ведения подсобного хозяйства, а начали строить кузню, столярку, хлев, баню, да еще и ветряк, причем никого не спросясь.
Все это было напечатано на машинке с прыгающими буквами.
Констатировалось нарушение общепринятых норм: самозахват, самоуправство, самострой. Поэтому постройки на вышеозначенных землях Дудинскасу предлагалось снести за свой счет, возместив государству убытки, что было уже совсем бредом.
Глянув на дату, Виктор Евгеньевич усмехнулся: постановление принято через день после открытия ветряка.
Одно из двух: или, собираясь на праздник, они уже все продумали, или, побывав в Дубинках, настолько возмутились, что решили «прекратить безобразие», что называется, по горячим следам.
Впрочем, последнее Виктор Евгеньевич сразу исключил. Ведь на виду его Дубинки, да еще на каком...
глава 2
а что, собственно, при капусте?
При Капусте[23] все было проще. Во всяком случае, для Дудинскаса.
Именно при Михаиле Францевиче Капусте, последнем премьер-министре допрезидентских времен, и началась новая жизнь Виктора Евгеньевича Дудинскаса — издателя и бизнесмена.
Вся затея с «перестройкой» закончилась даже быстрее, чем Виктор Евгеньевич предполагал. Для него лично ее конец был обозначен несколькими событиями разного калибра.
...Вот президент Михаил Сергеевич Горбачев на съезде народных депутатов СССР (все не отрываясь смотрели этот телесериал, еще живя в одном государстве, где из-за этого никто не ходил на работу) кричит в микрофон на «непонятливого» академика Сахарова. А тот как бы в ответ на это возьми да и умри, сразу став «совестью нации» и подчеркнув своим уходом, что ничего с демократией опять не получилось...
...Вот в солнечное воскресенье февраля тысяча девятьсот девяностого года сто тысяч горожан вышли на главный проспект столицы с ревом, от которого раскачивались здания в проулках: «Долой Орловского! Долой Орловского!»
Виктор Евгеньевич Дудинскас, кандидат в депутаты от Народного фронта, ведет на митинг колонну своего избирательного округа и вместе со всеми орет, даже дирижирует, размахивая руками и не ощущая неловкости...
Хотя нет, неловкость была.
...Вот на площади у Дома правительства он встретился со своим другом Орловским, оказавшись с ним в одном, обнесенном веревками, президиуме митинга, но «по разные стороны баррикад». Евсей Ефремович Орловский, первый секретарь ЦК, все еще обладающий неограниченной властью, но уже не способный ее применить, растерянно и беспомощно смотрел на беснующийся народ.
Их взгляды сошлись, и Дудинскас стыдливо отвел глаза, на какое-то время перестав ощущать себя частицей толпы.
Уж он-то, может быть, лучше всех понимал, что дело вовсе не в Орловском, а выход совсем не в том, чтобы орать на улице. Тем более так по-лакейски громко, чтобы слышно было аж в самой Первопрестольной, куда и письма слали, и телеграммы — в надежде, что вот приедут, кого надо, накажут, наведут порядок в антиперестроечной Вандее, как тогда называли Республику, остававшуюся последним оплотом коммунизма.
После митинга пошли к телецентру на улице Коммунистической и потребовали предоставить студию Симону Позднему.
Дудинскас шел впереди, рядом с Поздним и неформалом Ванечкой, вместе с ними он ликовал, оглядываясь на многотысячную колонну, спускавшуюся по проспекту к зданию телецентра. До сих пор еще нигде не бывало, чтобы по требованию толпы ей предоставили телевидение. Но Позднему дали студию, а на ступеньки у входа вынесли мониторы, и все присели на корточки, чтобы задним, привставшим на цыпочки, был виден экран. Толпа жаждала удостовериться: «Симон Поздний на экране, он говорит».