Историй было много, но самые любимые были про черную кошку и про то, как Сева держал медведя. Ни одна из них Севе не нравилась, и больше всего он жалел, что по глупости или желая вызвать в ней интерес, рассказал про черную кошку, расстрелянную им на войне после того, как она перебежала ему дорогу. Не рассказал он только про Костю Нагибайло, который после кошки все донимал его смехом: «А коли баба с пустыми ведрами, ты и ее?!», а следующим утром Костю накрыло снарядом так, что Сева увидел, как тот распадается на маленькие кусочки и стремится вначале вверх и в стороны, а потом ударяется в стены окопа и опадает на каску, плечи и сапоги Севы, и Сева, контуженый, падает и зажимает уши, а в них — далеко-далеко, как из тоннеля, — Костин смех.
В феврале, когда он видел ее в последний раз, она пришла раньше обычного. Рая была на рынке, Хазар лежал на веранде, Сева дремал в кресле, клонясь все ниже и ниже. Бубнил телевизор. Лиля прокралась в комнату, закрыла ладошками его глаза и громко сказала:
— Сева, покажи пулю, я тебе трикошку помогу закатать.
Сева вздрогнул. Словно его рывком вытянули из мягкой прожорливой трясины.
— Трикошку я и сам закатаю, — сказал он хриплым голосом и попытался откашляться. Потом медленно откинулся назад и снова прикрыл веки. — Ты сегодня рано.
Лиля молчала.
— Ты еще здесь?
— Конечно. Жду, когда пулю покажешь.
— Покажу, дождемся, пока лекарство подействует.
— Сколько еще?
— Полчаса. Может, меньше.
Она протянула руку к его голове.
— Сева, почему у тебя на лысине нет морщин?
— Не знаю. Не там постарел, где надо. У меня лысина, как у младенца, — он разлепил один глаз и потер его указательным пальцем.
— Дай потрогаю.
— Трогай, — Сева наклонил к ней голову.
— Теперь пулю.
— Пули там нет.
— Мне почему-то нравится думать, что она там.
— Мне сейчас не согнуться.
— Я сама.
— Далась тебе эта рана. Сколько раз показывал.
— Давно показывал, может, ее уже нет.
— Куда ж она денется, вот, — он попытался наклониться, но на лице появилась такая мучительная гримаса, что Лиля остановила его руками и мягко оттолкнула назад. Потом в три оборота подняла левую штанину, пока на белой худой голени не показалась небольшая ямка, напоминающая воронку.
— Потрогаю? — спросила она восторженно.
— Трогай, — улыбнулся он.
Лиля надавила на воронку два раза, вернула штанину на место, подтянула ему носок и села рядом.
— Знаешь, как я раньше про тебя думала? Ну, почему ты заболел?
— Раньше — это когда?
— В детстве. Год или два назад. Я думала, ты заболел, потому что людей убивал. Ты людей убивал, и Бог тебя наказал.
— Сама додумалась или услышала от кого?
— Сама. Думаешь, брехня?
Сева открыл глаза. Лекарство начало действовать, тело понемногу оживало, в руках и ногах появилась приятная тяжесть.
— Я об этом никогда не думаю. Война была, на войне не надо было думать.
— Ну вот, а ты не веришь, что школа — самое дурацкое место на свете.
— При чем здесь школа?
— В школе нам только и делают, что говорят про думать, — она надела его очки, спустила их на нос и, изменив голос, изобразила учительницу: — «Вы должны научиться думать… человек вырос из обезьяны, потому что научился думать».
— Что ж вас до сих пор по Дарвину учат? — улыбнулся Сева.
Лиля сняла очки, подошла к зеркалу и показала себе язык.
— По какому Дарвину?
— Что человек произошел от обезьяны.
— Это нам классная говорит. Она ведет у нас природоведение, а у старших — биологию. Она без конца говорит про своих животных. — Лиля повернулась к нему. — А ты тоже думаешь, что мы произошли от обезьян?
— Нет, я давно так не думаю.
Она подошла к телефону, сняла трубку и послушала гудки.
— А я думаю, что в школе надо все поменять. Надо устроить выборы учителей. Ну, чтобы нас учили только те, которых мы сами выбрали.
— Это кто ж вас такой демократии учит? — удивился Сева.
— А никто, — Лиля залезла на стул, а оттуда села на крышку пианино. — Это же просто, как дважды два. Например, мы выбираем старосту класса, выбираем президента школы, почему же нельзя выбирать учителей? Например, за эту учительницу по биологии я бы ни за что не голосовала. Сказать, почему?
— Почему?
— Она сказала, что история с медведем — липа. Она сказала, что я ее выдумала и что такого не бывает. «Не бывает, – говорит, – чтобы медведь жил с человеком в обычном доме». При всем классе сказала.
— А ты что?
— Сказала, что бывает. Что у меня дома как раз и жил.
Сева усмехнулся.
— Но это же неправда.
— Почему неправда? Он ведь жил у тебя, а это практически у меня.
— Все равно неправда. У тебя он не жил, и ты нехорошо поступила, что соврала.