Девочка, вероятно, озябла. Николас принес подбитое мехом одеяло и укутал ее.
Что-то такое надо было еще сделать… Мысль об этом пришла ему в голову в то время, когда он покрывал ее плечи одеялом — осторожно, чтобы не обеспокоить ее, — да, что-то надо было сделать, вот только если бы он мог догадаться, что именно? Губы девушки были полуоткрыты. Казалось, она просила его сделать это или, может быть, умоляла не делать. Николас не был уверен. Много раз он отходил и много раз снова подкрадывался к месту, где она сидя спала с таким восхитительно дерзким выражением на лице, с полуоткрытыми губами. Но чего она хотела или чего хотел он сам, — Николас не мог догадаться.
Может быть, Христина ему поможет. Может быть, Христина знает, кто эта девушка и как она попала сюда. Николас поднялся по лестнице, проклиная скрипучие ступеньки.
Дверь у Христины была открыта. В комнате никого не было; постель не смята. Николас спустился обратно по скрипучим ступенькам.
Девушка все еще спала. Не сама ли это Христина? Николас стал всматриваться в каждую черту красивого лица. Нет, он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь видел эту девушку. Но на шее у нее — Николас раньше этого не заметил — висел медальон Христины, и то поднимался, то опускался от дыхания спящей. Николас знал этот медальон. Это была единственная вещь ее матери, которую Христина отказалась ему отдать. Единственная вещь, из-за которой она спорила с ним. Она никогда не рассталась бы с этим медальоном. Очевидно, это — сама Христина. Но что случилось с ней?
Или с ним самим? Вдруг он вспомнил. Странный разносчик! Сцена с Яном! Но ведь все это он видел во сне? Однако на заваленной бумагами конторке все еще стояла и серебряная фляжка разносчика и два стакана.
Николас попытался думать, но в голове у него все путалось. Солнечный луч, пробравшись через окно, пересек пыльную комнату. Николас вспомнил, что никогда не видал солнца. Невольно он протянул к нему руки и страшно огорчился, когда оно исчезло, оставив лишь слабый сероватый свет. Он снял ржавые засовы и распахнул большую дверь. Перед ним лежал странный мир, новый мир света и теней, которые влекли его своей красотой, — мир тихих, нежных голосов, которые звали его. И опять им овладело горькое чувство, что он был когда-то ограблен.
— Я мог бы быть так счастлив все эти годы, — ворчал про себя старый Николас. — Вот такой маленький городок я мог бы любить — красивый, тихий, уютный. У меня могли бы быть друзья, старые приятели; у меня могли бы быть дети…
Видение спящей Христины предстало перед его глазами. Она пришла к нему ребенком, не чувствуя к нему ничего, кроме благодарности. Будь у него глаза, которыми он мог бы видеть ее, все было бы по-другому.
Но разве теперь слишком поздно? Ведь он не стар — не так уж стар. Для него началась новая жизнь. Она все еще любит Яна, но такого Яна, каким он был вчера. В будущем каждое слово и дело Яна будет вдохновляться злой душой, той, которая была душой Николаса Снайдерса, — это Николас Снайдерс помнит хорошо. Может ли какая-нибудь женщина полюбить эту душу, в каком бы красивом теле она ни была заключена?
Имеет ли он право, как честный человек, обладать душой, которую он в сущности выманил у Яна обманом? Да, имеет, ведь это была честная сделка, и Ян получил то, чего хотел. Кроме того, не сам Ян сделал свою душу такой; это простая случайность. Почему одному человеку достается золото, а другому сушеный горох? На душу Яна у него столько же прав, сколько и у самого Яна. Он умнее, он может с ней сделать больше добра. Христина любила душу Яна, пусть же душа Яна завоюет ее, если может. И душа Яна, слушая эти доводы, ничего не нашлась возразить.
Христина все еще спала, когда Николас снова вошел в кухню. Он разжег очаг и приготовил завтрак, а потом тихонько разбудил ее. В том, что это была Христина, уже нельзя было сомневаться. Как только она увидала старого Николаса, к ней вернулось выражение испуганного кролика, которое всегда раздражало его. И теперь оно действовало так же, но раздражение на этот раз он чувствовал против себя самого.
— Вы так крепко спали, когда я вчера вошла… — начала Христина.
— И ты побоялась разбудить меня, — перебил ее Николас. — Ты подумала, что старый скряга рассердится. Послушай, Христина. Вчера уплачен последний долг твоего отца. Это был долг старому матросу, которого я до сих не мог разыскать. Ты теперь не должна больше ни гроша, и, кроме того, от твоего жалованья осталось сто флоринов. Можешь получить их, когда тебе угодно.