И снова тот же вопрос: может ли существо без мозга испытывать любопытство? Желание играть? Или же оно «хочет» игрушки или пищу в той же мере, в какой растение «хочет» солнца? Обладают ли морские звезды сознанием? И если да, на что оно похоже?
Мне ясно одно: в этом уникальном мире не работают те правила, которые мы привыкли применять в отношении позвоночных на суше. Между тем наш герой начинает растворять рыбу: мойва тает прямо у нас на глазах, словно на ускоренной съемке. Морские звезды выворачивают свой желудок через рот, обволакивая им пищу — морских ежей, улиток, морские огурцы и других морских звезд.
Накормив звезду, Уилсон возвращается к Афине и отдает ей остальную рыбу. Одну за другой он складывает рыбешек на каждое щупальце, по три штуки в порции. Я в изумлении смотрю, как Афина передает мойву по цепочке присосок ко рту. Но почему она просто не согнет щупальце и не положит угощение прямо в рот? Потом мне приходит в голову: возможно, по той же причине, почему мы предпочитаем лизать мороженое, а не засовываем весь стаканчик в рот. Таким образом мы узнаем, съедобен ли продукт, а также можем в полной мере насладиться его вкусом. Осьминог делает то же самое с помощью своих присосок.
Закончив трапезу, Афина нежно играет с Уилсоном. Время от времени ее завитки лениво оплетают его руку до самого локтя, но в основном щупальца парят в воде, и она прикасается присосками к коже, словно покрывая ее поцелуями. В прошлый раз она ощупывала меня пытливо и довольно настойчиво. Но с Уилсоном она полностью расслаблена. Афина и Уилсон напоминают мне пожилых супругов, которые много лет прожили в счастливом браке, но по-прежнему нежно держатся за руки.
Я тоже опускаю руки в воду и трогаю свободное щупальце Афины, медленно поглаживая ее присоски. Они сгибаются, подстраиваясь под очертания моей кисти, и приникают к ней. Я не знаю, узнала ли она меня. Афина, несомненно, отличила меня от Уилсона по вкусу, но стала ощупывать мою руку так же медленно и расслабленно, как и его, — она повела себя как человек, который сразу проникся доверием к приятелю своего друга. Я наклоняюсь, чтобы заглянуть в ее перламутровый глаз, и в ответ она высовывает свою голову на поверхность, чтобы посмотреть мне в лицо.
— У нее есть веки, как и у нас, — говорит Уилсон и аккуратно проводит рукой по ее глазу, заставляя ее медленно моргнуть. Она не пытается отпрянуть или увернуться. Афина хорошо поела, теперь пришло время для общения.
— Она очень нежный осьминог, — почти мечтательно говорит Уилсон, — очень нежный…
Я спрашиваю, сделала ли его работа с осьминогами более чутким и отзывчивым человеком? Уилсон на мгновение задумался.
— Мне сложно описать это словами, — говорит он.
Вообще-то Уилсон родился на берегу Каспийского моря в Иране, недалеко от России, и в детстве говорил по-арабски, поскольку его родители были выходцами из Ирака. Но это вовсе не означает, что ему не хватает знания английского языка, чтобы ответить на мой вопрос. Просто он никогда раньше об этом не думал.
— Я всегда любил маленьких детей, — говорит он. — Я их понимаю, мне нравится с ними общаться. С осьминогами — то же самое.
Действительно, общение с Афиной, как и с ребенком, требует намного более высокого уровня открытости и интуиции, чем общение между взрослыми людьми одной культуры. Но Уилсон не приравнивает этого сильного, умного, выловленного в дикой природе зрелого осьминога к беспомощному и не до конца развитому человеческому детенышу. Афина, по словам великого канадского прозаика Фарли Моуэта, — это «больше чем человек»: это совершенное существо, которое абсолютно не нуждается в людях. Чудо состоит в том, что она позволяет нам стать частью ее мира.
— Вы действительно считаете, что она оказывает вам честь? — интересуюсь я.
— Да, — вполне серьезно отвечает Уилсон.
Билл, который уже закончил обход своих владений, поднимается к люку и здоровается с Афиной, легко поглаживая ее по голове.
— Она не каждому это позволяет, — говорит он. — Но это очень приятно.
Сколько же мы были с Афиной? Трудно сказать. Прежде чем опустить наши руки в воду, мы сняли наручные часы — и погрузились в осьминожью Реку Времени. Известно, что чувство благоговения, или так называемое состояние «потока», когда человек полностью погружен в происходящее, изменяет чувство времени. То же самое можно сказать о молитве и медитации.