Первая безумная страсть без заметного переходного периода сменилась в их семействе громкими скандалами.
— Ты все соки из меня вытянула, паразитка! Ты меня душишь, душишь! — Орал на всю Опушку Крапивка. — Убью! Сожгу! Удавки кусок!
— Да как ты смеешь, сорняк несчастный?! Ты день и ночь Мать-Сыру-Землю благодарить должен за одно то, что я снизошла до тебя. Как же это я, вдова великого Колоса, могла попасться на твои уловки, неуч, тупица, грубиян?! Как я позволила себе заблудиться в твоих сладострастных зарослях?! Ах, как ты ловко опутал меня своими коварными утешениями! Я поверила, понимаешь, поверила, что смогу на тебя опереться, смогу притулиться к сильному мужскому кусту. — На повышенных тонах, со слезами, но не теряя достоинства окончательно, парировала она.
Бурные сцены сменялись столь же бурными примирениями, и Душечка-Завитушечка скоро начала находить особую прелесть в рваном ритме своей семейной жизни, считала, что у зашкаливающих эмоциональных перепадов есть свои плюсы — ими поддерживается острота любовных отношений. Но однажды утром, проснувшись как всегда поздно, Душечка-Завитушечка обнаружила своего Крапивку за необычным занятием. Он, присвистывая и тихо поругиваясь, озабоченно оглядывал свои побеги, стебли и листья.
— Капец, приехали. — Душечка-Завитушечка не любила, когда он использовал жаргонизмы, но ему на это сейчас было глубоко плевать. — Уделала ты Крапивку, зараза. Три стебля — всё, сожмурились, ещё четыре на ладан дышат, а про мою вялость в последнее время ты сама знаешь. Слазь. — Так лаконично закончив свою речь, Крапивный Куст начал методично отдирать от себя Душечку-Завитушечку.
Она ползала у него в корнях, обжигая лепестки, целовала основания стеблей, поливала землю росой, умоляла, заклинала — всё было бесполезно, Крапивка равнодушно взирал на страдания бывшей супруги.
— Мой милый, что тебе я сделала?! — В голос рыдала Душечка-Завитушечка, не стесняясь соседей. — Май дарлинг, май дарлинг! Прости, если я провинилась перед тобой! Всё будет так, как ты захочешь, я даже кислород без твоего позволения выделять не посмею. Дай мне ещё один шанс!
— Не дам. Отвали. — Холодно ответствовал Крапивный Куст. — Я жить хочу. А ты, змея, меня в землю вгоняла.
И на глазах несчастной Душечки-Завитушечки он принялся внаглую флиртовать с Пижмой, прямой, как палка, сильной и независимой.
— Надо иметь хоть какое-то уважение к себе. — Неодобрительно говорили Душечке-Завитушечке окружающие травы. — Пойми же, наконец: не нужна ты ему стала. Что тут поделаешь? Не ты первая, не ты последняя.
— Я не могу без него жить! Люблю его! Умираю без него! — Стонала Душечка-Завитушечка, не находя в себе сил отползти от Крапивного Куста.
Тем не менее, жизнь шла своим растительным чередом: продолжали удлиняться, а, стало быть, двигаться, многочисленные стебельки Душечки-Завитушечки. Она сильно разрослась, разветвилась на крапивном этапе своей биографии, и теперь всю эту роскошь, густо покрытую розовыми цветочками, хочешь не хочешь, а необходимо было куда-то пристраивать. «Не хочу больше разочарований, я их просто не смогу перенести. Нет уж, сыта по горло романтическими бреднями. — Печально размышляла Душечка-Завитушечка. — Да мне и не нужен никто, я вполне самодостаточная особь».
Только она так подумала, как заметила нечто совершенно необычное — светящийся на солнце очаровательный розово-сиреневый шарик. Оглядевшись, Душечка-Завитушечка увидела множество таких же пушистых шариков, живописно разбросанных по непривлекательной и жёсткой на поверхностный взгляд зелени. Перед ней предстал Репейник, опушкинский изгой и мизантроп. «Это вам не Крапивка, инфантильный и легковесный апаш лесного предместья. Репейник по-настоящему крут. Вот таких я и называю коротким и ёмким словом «мачо». Он ни на кого здесь не похож, он иной. Как и я». — Всё сильней воодушевляясь, думала Душечка-Завитушечка, а вслух произнесла:
— Чудесный денёк сегодня, не правда ли?
— Ползи мимо, Живучка. — Процедил Репейник, знавший только её девичье имя.
Когда-то, будучи совсем юным и открытым миру, он позволил себе потерять покой из-за крошечных розовых буточиков Живучки ползучей, в ночной тиши сочинял неумелые, но искренние стихи с одними только точками после буквы «л». Но она не ответила на чувства влюблённого по самые корни Репейника, мало того, посмеялась над ним и обозвала лопухом. Теперь, когда он стал тем, кем стал — лишённым сентиментальности мощным и суровым кустом, заигрывания Душечки-Завитушечки не сработали.
— Ах, если бы молодость знала! — Всхлипывала Душечка-Завитушечка. — Я была слишком неуверенной в себе, слишком зависела от общественного мнения, и не посмела признаться в своей любви даже самой себе. Боялась, что выпаду из социума, если свяжу свою жизнь с Репейником — ведь тебя не признавало опушкинское общество. Поверь, я стала другой, теперь мне хватает мудрости, чтобы оценить тебя по достоинству.
Душечка-Завитушечка не лукавила, она теперь искренне верила, что настоящая любовь встречается лишь один раз за лето. А она не разглядела в Репейнике свою половинку, проползла мимо! Она уже не сомневалась в том, что именно из-за этой ошибки молодости на её долю выпало так много жизненных испытаний.
— О, как ты красив, проклятый! — Задыхалась Душечка-Завитушечка, и робко тянулась усиками к Репейнику.
***
В середине августа Опушка являла собой совсем не то сборище малоразличимой и полной энтузиазма ярко-зелёной поросли, каковой она представала взору в начале лета. Теперь одни растения отсвечивали благородным малахитом, другие выглядели помятыми, даже пожухлыми, кто-то вырос выше всех прочих, можно сказать, вознёсся над травой, остальные непритязательно готовились стать силосной массой. Едва ли не половина Опушки покрылась крапивными зарослями — Крапивка нагло, без оглядки на мнения окружающих, захватывал жизненное пространство. Пижмы тоже наросло значительно больше, чем требовалось для поддержания почвенного баланса. Крапивка и Пижма вытеснили к самой дороге Ромашек, Васильков, Иван-Чаев, прочее разнотравье. На фоне неравномерно распределённого ареала обитания только два растения погибли окончательно и бесповоротно. Пушистые шарики Репейника сжались в серые колючие комочки, его листья почернели и свернулись, стебельки Душечки-Завитушечки, обвивающие её мёртвого друга, превратились в сухие жёсткие прутики.
— Они жили долго и счастливо, и умерли в один день - день-день. — Звенели романтичные Колокольчики.
— Они нашли друг друга! — Хохотал Крапивка. — Она задушила Репейник в своих объятьях, а он насмерть прицепился к ней и утащил за собой в царство Соломы.
— Какой циничный взгляд на истинные растительные ценности! — Вознегодовали Колокольчики. — Это вечная любовь-бовь-бовь!
— Вечная любовь! — Тихонько шептали Незабудки и прислонялись друг к другу голубыми головками.
— Вечная любовь! — Пронеслось над всей Опушкой.
—И всё с весною оживает вновь. Ля-ля-ля-ля-ля, вечная любовь! — Неожиданно прозвенели стихами Колокольчики.
— Восхитительно! Ля-ля-ля-ля-ля, вечная любовь! — Заволновались под ветерком травы.
Только папоротники молчали. Они знали, что ничего вечного нет, и не может быть на Опушке. Ива, как обычно, вздыхала о чём-то тонкими ветвями. Если кто-нибудь хоть раз прислушался бы к Иве, смог бы разобрать в шорохе её листьев нечто совершенно несуразное: «… мечтать — о Ниле, радоваться — луже … по-верблюжьи».