Но на самом деле моя голова не приросла к стене. Я отодвигаюсь от стены.
Если он вернется домой к четырем, у нас еще останется время поиграть. На улице нет сильного ветра? Он не слишком устанет?
Звонок в дверь.
Я выглядываю через окно на улицу. Это он. На меня накатывает теплая волна.
— Где твои ключи?
— Забыл.
Как и положено, я произношу что-то язвительное.
— Сеятель, гы-гы! — Бросаю ему ключи. Они, звеня, падают на дорожку.
Я наблюдаю, как он сует ключ в замок, поворачивает, толкает дверь и исчезает в стене.
Может, напугать его, когда он зайдет? Нет, он же знает, что я здесь. Может, толкнуть? Или облить чем-нибудь? Черт, уже не хватит времени!
— Чем занимались?
— Ничем. Нам сегодня раздали фотографии.
— Какие фотографии?
— Школьные.
— Когда их делали?
— Сегодня.
— Нет, в смысле, когда вас фотографировали?
— Не помню. Месяц назад, по-моему.
— Ты мне не рассказывал. В чем ты был?
— В желтой рубашке.
— В какой именно?
— В темно-желтой.
— Она была чистая?
— Ага.
— Покажи фотографию.
— Тебе не понравится.
— Почему?
— Сам увидишь.
— Ты закрыл глаза?
— Нет.
— Выставил палец?
— Нет.
— Тогда почему?
— Сам увидишь.
Он вытаскивает фотографии из рюкзака — размером с открытку, на картонной основе, в пластиковом конверте, передает мне, и… О боже! Нет, не надо! Нет! Нет! Нет! Нет! Только не это! Это страшно. Это просто катастрофа. Теперь его у меня отберут. Теперь его отберут совершенно точно. О господи. Если им нужен был предлога, то теперь они его получили. Это доказательство. Доказательство, которого им так не хватало.
— Тоф, это ужас.
— Ну не такой уж и ужас.
— Именно такой.
— Да нет, не такой.
— Это просто страшно.
— Да ладно тебе.
— Ну уж нет, да ладно тебе! Сам ты да ладно тебе! Да ладно тебе! Господи. Черт. У тебя такой вид, как будто ты сейчас заревешь. Боже. Ты же просто взываешь о помощи.
И это правда. Он, конечно, загорелый, белокурый, симпатичный — он действительно вышел очень красиво, а глаза получились невероятно голубыми — но до чего же он несчастный, беспомощный, хрупкий, шейка вытянута, глаза почти влажные… Ну и дела. Это действительно ужасно. Это еще хуже, чем его знаменитый Телефонный Голос. Мы уже обсуждали с ним его Телефонный Голос много раз, и добились некоторого прогресса, но все-таки проблема не изжита, не решена до конца.
Уже несколько лет он отвечает по телефону вот так: алло?
Естественно, люди в недоумении. Что случилось с Тофом, спрашивают они, когда он передает мне трубку. Мне приходится отвечать как ни в чем не бывало: Ну это же наш Тоф, ха-ха! Но голос-то у него такой, словно на него наорали, словно он заперся в ванной, а я колотил в дверь, и мои вопли заглушали его рыдания, и едва ему удалось восстановить дыхание, как зазвонил телефон, и вот тут-то он и сказал: «Алло?»… Самое ужасное, что ему удается добиваться этой интонации всегда, в любое время дня и ночи, — каждый раз это медленное, дрогнувшее ал ло? — на грани безумия двенадцатилетнего мученика. Я умоляю его отвечать нормально. Умоляю тебя, ну отвечай ты нормально, Тоф, ты ведь нормальный человек, и у нас все нормально, поэтому я умоляю тебя: отвечай нормально, неужели это так трудно? Не надо отвечать так, будто я тебя бью, будто ты прячешься от меня в ванной, ведь я-то все это проходил, мне приходилось прятаться от родителей за дверью, которую выламывали со всей родительской мощью, искать в ванной место, куда бы спрятаться, залезать в ящик с игрушками для ванной, под нижней полкой, и я прятался там, и видел, как полоску света, пробивающуюся сквозь щель в полу, заслоняют его ботинки, а потом все заливает яркий свет, когда открывается дверь, и меня хватают за плечи… но Тоф старался, особенно если я стоял рядом — я скрещивал руки на груди, наблюдал, инструктировал, изображал перед ним бодрую улыбку, устремлял брови вверх — выглядел счастливым!