— Я, Сёма, пошел за кулисы и спросил, кто у них главный, кто отвечает за программу. Вышел какой-то… с баками. Ну, я из него сок пустил! Он говорит: «Гражданин, это же была шутка, которую публика хорошо приняла! Певица, наверное, подумала, что вам будет приятно, если она вас выберет в качестве партнера для этой шутки!» Ну, тут я ему еще выдал, пригрозил письмом куда надо. Тогда он говорит: «Мы приносим вам свои извинения, мы не хотели вас огорчить». Я говорю: «Из ваших извинений шубы не сошьешь. Пишите письменное извинение!» Он поломался и написал. Вот, читайте!
Сёма взял из рук Павла Ивановича листок бумаги, вырванный из блокнота, и прочитал вслух:
— «Руководство эстрадно-вокального ансамбля варьете „Горные вершины“ приносит свои извинения Зевкову П. И. за то, что певица Раиса Кушенко, выполняя замысел режиссуры, села к нему на колени во время исполнения номера „Поцелуй меня, моя Марусечка!“. Режиссер…» Подпись, конечно, неразборчива. И печати нет. Впрочем, это неважно в данном случае.
— Как вы думаете, Сёма, с таким алиби я могу теперь жить спокойно? — сказал Павел Иванович, торжествуя свою победу.
— Как вам сказать?.. — загадочно и неопределенно усмехнулся Сёма. — Теперь другая появилась у вас опасность. Узнает про этот случай какой-нибудь досужий юморист и настрочит рассказ… выставит вас в смешном свете!
Павел Иванович смутился. Но лишь на одно мгновенье.
— Не пропустят у него такой рассказ! — сказал он убежденно. — Никогда не пропустят.
И… ошибся!
ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ ПЕНЬ
В лесу родилась елочка…
Выросла и стала прехорошенькая — зеленая, стройная, иголочки острые, а на них капельки росы, словно маленькие бриллиантики. Загляденье!
Даже молодые дубки, народ отпетый, избалованный, и те будто свысока, а на самом деле с большим интересом поглядывали на хорошенькую недотрогу.
Шелестят широкими листьями, шепчутся между собой:
— Хороша канашка, елки зеленые!
— А гордая какая! Даже и не взглянет в нашу сторону!
— Да, брат, это тебе не тонкая рябина, что стоит, качаясь, а сама только о том и мечтает, как бы ей к дубу перебраться!
Елочка на дубовые комплименты — никакого внимания: делала вид, что не слышит. Она действительно была гордячкой, ни с кем в лесу не якшалась и разговаривала лишь со своей соседкой — молодой березкой.
Березка тоже отличалась прелестной наружностью, но в другом духе. Елочка из породы колючих капризниц, березка — беленькая тихая скромница. А налетит ветерок — наша тихоня первая всеми своими листочками, пронизанными солнцем, затрепещет, засмеется на всю полянку!
Старый сосновый пень, что тут же торчал из земли, на березкину радость отзывался ворчливым скрипом:
— Вот они, тихие скромницы! Недаром, видно, говорят, что в тихом омуте черти водятся!
Однажды в пригожий весенний день елочка-гордячка сказала березке-скромнице:
— Какая-то наша полянка незадачливая! Людей совершенно не видно. Мелькнет раз в неделю какой-нибудь задумчивый одиночка — и все. Скучно!
Березка-скромница подружке поддакнула:
— Да, да! Мне одна синичка рассказывала — на других полянках каждое воскресенье музыка, танцы, массовые игры. А на нашей… одни зайцы кувыркаются. И то только ночью, когда мы спим!
Елочка сказала:
— Ты знаешь, о чем я мечтаю? Я хочу, чтобы на нашу полянку пришло много-много людей. И чтобы среди них был молодой поэт. Он, конечно, заметит мою красоту и напишет обо мне замечательные стихи!
— А если среди них окажется молодой композитор, — тихо прошелестела березка, — то, возможно, он вдохновится… кое-кем и сочинит мелодию песни. И, конечно, эта песня окажется песней… про молодую березку!
— А потом окажется, что мелодия краденая! — съязвила елочка.
— Но ведь и стихи молодого поэта могут оказаться слабыми, подражательными да еще, не дай бог, фальшивыми по своему идейному звучанию! — обиделась березка.
— Дуры вы, дуры! — заскрипел старый пень. — Болтаете сами не знаете о чем! Вот накличете на свою голову… будет вам тогда «и белка, и свисток»!
— На что вы, собственно, намекаете? — презрительно поджав иголки, сказала елочка.
Старый пень рассердился, закряхтел, хотел ей ответить, но тут из него некстати посыпалась труха, и он промолчал.
Вдруг раздался шум, грохот, треск, и на поляну, ломая кусты, выкатился грузовик, наполненный людьми. Они сидели в кузове на стульях и на скамейках.
Грузовик остановился. Первым выскочил из машины добрый молодец, красавец собой, вылитый Иван-царевич: на лбу белокурый чубчик, щеки — кровь с молоком. И одет по-царски: голубая майка на «молнии», серые узкие брючки, желтые сандалеты. Вместо серого волка при нем баян — белые пуговки на ремне через плечо.
Огляделся Иван-царевич и молодецки гаркнул:
— Подходящее местечко! Давай, ребята, вылезай!
Люди стали разгружать машину, а Иван-царевич направился прямо к нашим подружкам — к елочке-гордячке и к березке-скромнице.
Елочка увидела его, замерла, вытянулась, словно зеленая свечечка, прошептала:
— Ай, поэт!
Но Иван-царевич поглядел на нее бесчувственно и подошел к березке.
— Ой, композитор! — затрепетала березка. — Смотрит на меня! Вдохновляется!
Иван-царевич посмотрел на березку, вдохновился и… стал ломать ее ветки одну за другой. Наломал большущий-пребольшущий веник, подкрался к девушке — глаза-васильки, волосы распущенные лежат на плечах, вылитая Аленушка! — да как стеганет ее сзади березовым веником! А сам бежать. Аленушка за ним вдогонку!
Сыплет Иван-царевич вокруг полянки резвее серого волка, подгоняет сам себя дурным криком. Бегала-бегала за ним Аленушка — не может догнать! Подбежала к елочке, наломала веток. Пальчики до крови наколола, но все ж таки приготовила порядочную охапку, а потом укрылась за дубком. Иван-царевич пробегал мимо, Аленушка выскочила из-за дерева и давай милого дружка еловым веником причесывать! Повалился Иван-царевич на траву, руки-ноги кверху поднял и нечеловеческим голосом взмолился:
— Сдаюсь, Ленка! Лежачего не бьют!
Разостлали приезжие люди на полянке скатерть-самобранку, стали выпивать и закусывать. Потом песню запели — кто в лес, кто по дрова. Голоса после зелена вина хриплые, страшные, ужасно громкие. Поют «Летяг перелетные птицы…», а птички в ужасе кто куда с деревьев! Вмиг вся полянка опустела.
Попели, пошумели, стали елку украшать — Иван-царевич эту веселую игру придумал и первый на елочкину верхушку вместо звезды банку из-под консервов «судак в маринаде» надел.
За ним другие шутники потянулись — кто с огрызком копченой колбасы, кто с пустой бутылкой, кто с другой какой дрянью. Развесили все это по уцелевшим елочкиным ветвям и пошли вокруг елки хороводом:
Стоит елочка-гордячка плачет — по коре смолистые слезки бегут.
— За что опозорили!
Рядом березка-скромница стонет:
— Всю раздели, все ветки обломали!
А старый пень скрипит:
— Сами на себя беду накликали, дуры стоеросовые!
…Ночью, когда взошла луна, выбежали, как всегда, на опустевшую полянку зайцы-спортсмены, кувыркаются.
Вот сделал один зайчишка двойное сальто и вдруг как закричит:
— Ой, я лапку обо что-то острое поранил!
А тут другой скулит:
— Ой, я во что-то нехорошее вляпался!
Прискакала солидная зайчиха-мать того зайчишка, который вляпался, — и к тренеру заячьей команды с претензией:
— Зачем вы, милейший, сюда зайчат привели кувыркаться?!
— Мы здесь каждую ночь кувыркаемся — и… ничего!
— А разве вы не знали, что тут сегодня днем люди побывали?
— Я думал, они после себя уберут!
— Да они только в помещениях после себя убирают, и то не всегда!
Сконфузился заяц-тренер и скомандовал:
— Зайцы, за мной! Скок-скок на другую площадку!..