Но грустит на плече Ориона
Белый карлик как Белый старец,
Вновь невинен как Белый агнец,
Помня, что его ждет Персефона
Тихо просит конца приближенье,
И услышав, беззвучных, стенанья,
Черной мантией, смерть укрывает,
Жизни свет собой поглощает,
Белый карлик во тьме угасает.
Неизбежное строк завершенье
Заурядной космической драмы,
Что в основе всего Мирозданья.
И чрево площади насытится толпою...
И чрево площади насытится толпою.
В калейдоскопе лиц лишь прошлого былая мгла,
И смоет вечности безбрежною волною,
Чрез сотню лет от них не станет и следа.
Последний лист скользнет с озябшего плеча осины...
Последний лист скользнет с озябшего плеча осины.
Прощальный взмах крыла небесно-белой стаи,
В невольном и отчаянном побеге,
Не думая о пище, и не мысля о ночлеге,
Из памятного страха, что нагрянут холода,
И воздуха дыханье станет изо льда
В последний день нахмуренного ноября,
Как чуть примятый лист бумажного календаря.
Когда без смысла и без видимой причины
Рой воронов крикливо соберется в стаи,
Наступит первый день седого декабря,
Последний месяц подуставшего календаря.
Мне говорят поэзия мертва...
Мне говорят, поэзия мертва,
Как стопка хвороста, сгоревшего дотла.
Златых умов бесцельное уменье,
Кристальных чувств внезапное прозренье,
Забытых навыков былое мастерство,
Романтизировать людское естество.
Но я, в наивности, бунтуя и не соглашаясь,
Взяв в руки с дрожью горстку зОлы,
Как по реке на дне гондОлы,
Глазами к небу устремляясь,
Изгибов букв, рукой, едва касаясь,
Скользя по тексту вдоль речного русла,
Как если б розами с шипами путь мой устлан,
Рифмованных скитаний узкая тропинка,
Гонимая ветрами мелкая пылинка,
В такт друг за другом волн ритмичных,
Как звуков музыки статичных,
Ассиметричных строк нестройный ряд,
И мерных звуков поэтичный взгляд,
Расцветив сепией, словесную картину,
Из оглушающего шума вышел на равнину,
Где ловких рифм забытое искусство,
Рождает в человеке возвышенное Чувство.
Сонет. Сколько на долю приходится бед...
Сколько на долю приходится бед,
Лишь на щеке от слезы знает след.
О разрушениях хладного града,
Знают лишь жители летнего сада,
Ломаных веток цвета модеры
Только набравших малиновый цвет,
Рдяный, ажурный, младой бересклет.
Как смертоносны и гибельны ветры
Знает забредший в леса бедный путник
Тот, для кого лишь луна горький спутник.
Знают и жмутся друг к другу пичуги,
Как разрушительны зимние вьюги.
Истинных чувств глубину точно знает
Тот кто испытывал, тот кто страдает.
И волны глубоко вздыхали...
И волны глубоко вздыхали В ногах взволнованных влюбленных, Соленым бризом опоенных, Вином любовным опьяненных, Природой красоты плененных На берегу где скалы красный порфирит. И звезды трепетно мерцали Над головой соблазненных, Луной одной лишь обрученных, Друг другом без остатка поглощенных, Попутным ветром унесенных За горизонт где неба цвета лазурит.
У самой длинной ночи есть такое свойство...
У самой длинной ночи есть такое свойство
Вселять в людские души беспокойство.
И чем пронзительней луны прозрачное свеченье,
Тем большее в сердцах кипит волненье.
И на волнах бессонницы безропотно качаясь,
От мыслей надоедливых, покорно маясь,
Мы вспоминаем обо всех пустых сраженьях,
О кораблях погибнувших в бесчисленных крушеньях.
Устав от обескровивших сердца страстей,
От ложных Идолов слепого поклоненья,
В капкане мрачных и лишенных сна ночей,
В плену отчаянья и в лапах сожаленья,
Узрив мучительно закон мирского тяготенья,
Мы вспоминаем лишь о том, что неизбежно:
О том, что океаном времени песчинки смоет,
Оставив недвижимыми навечно только скалы,
И обнаженный брег волной морской омоет,
Ладонью трепетною с нежностью лаская,
И ураган неистовый камней не потревожит,
В подножье скал уснувших безмятежно.
О споре и об истине.
«В споре рождается истина!» Какая приятная ложь. В ссоре кричат неистово, Так, что и слов не поймешь.
Когда-нибудь меня не станет…
Когда-нибудь меня не станет…
Природой испокон веков заведено,
Что хладным ветром из таинственной долины
Подует льдом в чуть приоткрытое окно.
В тот час за столиком из белой древесины,
ЛежА на Облаках лазоревой равнины,
Свет с Тьмою забавляются, играя в домино.