Приглашения в этот год она все же дождалась. Перед ней остановился высокий незнакомый парень и протянул руку. Она каким-то образом сразу поняла, что он не местный, но времени разглядывать его не было, и Тоня шагнула навстречу. Танцуя, он положил ей руки на талию. Конечно, это были не совсем объятия, но все равно было просто здорово ощущать тепло его ладоней. Парень наклонился к самому ее уху и сообщил, что его зовут Арнольдом, что это родители постарались так его обозвать, что его можно звать Ариком, а затем поинтересовался ее именем, назвав при этом прелестным дитем.
Тоня фыркнула, насколько она помнила, прелестным дитем ее никто и никогда не называл. Старик нашелся, сейчас она ему что-нибудь такое скажет... Она нарочито манерно опустила ресницы и пропищала томным голоском, что ее зовут Антониной, и тут же, засмеявшись, попросила разрешения называть его Ноликом, или даже нет, не так, а Ноликом без палочки. Парень широко улыбнулся, потом, придвинувшись к ней настолько, что она почувствовала его дыхание, легко согласился. Пусть будет он Ноликом, просто Ноликом, только вот не надо его так при других называть, и, тоже расхохотавшись, крепко прижал Тоню к себе. В этом вроде бы ничего особенного и не было, ведь парни, танцующие рядом, тоже пытались и небезуспешно прижать партнерш поближе, но Тоня все-таки отодвинулась, а он, неторопливо отпустив ее, опять легко рассмеялся.
Танец продолжался, парень еще что-то говорил, о чем-то спрашивал, она отвечала, но думала только об одном, о том, что если бы она чуть-чуть повернула голову налево и приподняла подбородок, то, наверное, коснулась бы своими губами его губ. Эта мысль пугала ее, ноги становились ватными, румянец заливал лицо, но все равно думать об этом было неожиданно тревожаще приятно. А он, не замечая ее скованности, продолжал о чем-то рассказывать, время от времени смеясь над своими же словами.
Но вот музыка смолкла, и Тоня оказалась снова в своем углу. Жизнь на танцплощадке бурлила, но теперь девушка не чувствовала себя оторванной от нее - она словно влилась в этот поток. А что было делать дальше, она не знала. Видимо, ждать. Тоня пыталась разглядеть Нолика среди танцующих, но его не было. Вот отзвучала и последняя мелодия, все неторопливо двинулись к выходу из парка, и она, увлекаемая толпой, уныло побрела домой. Ей было обидно, что Нолик исчез, что она не увидела его еще раз пусть даже издали, и досадно, что подруги куда-то подевались и идти придется одной.
Мать никогда не просыпалась, когда Тоня приходила позже, и девушка с грустью представила, как ляжет в свою постель и, несмотря на чуть слышное дыхание матери, будет думать о том, так одинока в этой жизни. Было время, когда она хотела спросить мать об отце, ведь был же он, хотя в метрике о рождении стоял жирный прочерк. Но время шло, а она так и не решилась заговорить об этом, потому что не была уверена, что мать захочет отвечать и сделает так, как делала всегда, когда не хотела говорить: повернется к дочери спиной. Тоня знала, что можно было продолжать спрашивать сколько угодно, но спина даже не дрогнет. Мать всегда хотела только тишины и одиночества. И если тишина в доме нарушалась, она умела дать почувствовать дочери свое крайнее неудовольствие.
Погруженная в собственные мысли, Тоня не сразу заметила Нолика, стоявшего у выхода из парка. Увидев ее, он подошел, а она с удивлением услышала свой голос, спрашивающий молодого человека о том, куда он подевался. Он же, не удивившись вопросу, стал рассказывать, что живет в Свердловске, что его отец призжает сюда к другу порыбачить, что они - заядлые рыбаки, а он приехал с отцом только лишь потому, что отец зимой долго болел и мама не захотела его отпускать без присмотра, что отец поэтому называет его присмотрщиком, что он уже здесь несколько дней, но на рыбалку с отцом не ходит, так как хуже раннего подъема может быть только манная каша, что он старается не надоедать жене папиного друга, поэтому встречается с ней только за ужином, так как встает поздно, когда она уже на работе, что днем валяется с книгой на огороде или, взяв вместо обеда пару бутербродов, идет на пляж.
Спал Нолик на сеновале, что ему особенно нравилось. Темнота не пугала. Ему было девятнадцать, и он был доволен жизнью и счастлив от постоянной и беспричинной радости, которую можно испытывать только в юности.
Тоню на танцплощадке он заметил сразу и тут же понял одиночество и отчаяние некрасивой замкнутой девочки. Руки и ноги ее были слишком худы, рот казался несколько большеватым, волосы цвета пыли были тусклы. Вряд ли она и в дальнейшем будет просто хорошенькой. Но Нолик был молод и счастлив, поэтому ему отчаянно захотелось, чтобы она улыбнулась. Он, может быть, и еще раз пригласил бы ее потанцевать, на этом бы дело и закончилось, но встретились ребята, с которыми он познакомился на пляже. Пришлось постоять с ними, покурить, поговорить, Нолик и не заметил, как закончился последний танец, и искренне пожалел, что его доброе намерение не осуществилось.
Теперь он дожидался ее, может, затем, чтобы рукой помахать, увидев, что у ней все хорошо, а может... Черт возьми, он и сам толком не знал для чего. Они, взявшись за руки, медленно продвигались вместе с толпой, и он говорил и говорил обо всем, что приходило в голову: о себе, о институтских друзьях, о своей собаке. Она едва поддерживала разговор, отвечая односложно, а чаще просто кивала головой, а он и вправду сам не знал, для чего так старался. Когда же Нолик стал расспрашивать Тоню о ее семье, то сразу же заметил, как она напряглась, поэтому тут же перевел разговор на другое, ведь он был добрым молодым человеком.
Жила она недалеко, ночь была звездной и теплой, спать совсем не хотелось, поэтому он предложил погулять еще, предварительно поинтересовавшись, не будет ли ее ругать мама. Тоня отрицательно покачала головой: мать ее не ругала никогда и ни за что. Не могла же она сказать, что матери настолько все равно, что с ней происходит, что она ни разу в жизни не похвалила и не отругала дочь. Свернув вправо, они прошли мимо еще нескольких деревянных двухэтажных домов, пересекли железнодорожную линию и добрели до стадиона. Затем, не сговариваясь, поднялись на трибуны и уселись на самом верху. Все вокруг казалось совершенно нереальным и расплывчатым в лунном свете, они, словно, оказались на каком-то необитаемом островке, где никто не мог нарушить их уединение.
Нолик попробовал расшевелить ее и стал просить рассказать о чем-нибудь, жалуясь на то, что у него язык устал, а она может подумать, что он - болтун без тормозов, что сейчас ночь, и поэтому даже сказка будет для него интересной. Тоня же растерянно молчала, потому что ничего интересного и достойного его внимания в ее жизни не происходило: училась на тройки, едва переползая из класса в класс, летом отправлялась в пионерский лагерь на три смены, а теперь она, как и мать, начала работать на гидролизном заводе. Тоня была убеждена, что все интересное происходит с другими, с ней же - ничего и никогда. Она, правда, на что-то надеется и терпеливо ждет, и иногда ей кажется, что, может быть, даже завтра все будет иначе. Но это завтра приходило и уходило, и новый день в точности повторял старый.