Но Тоня ничего этого не замечала, она с грустью думала о том, что после отъезда Нолика вновь останется никому не нужной, совсем одинокой. Они долго молчали, Тоня не сказала ни слова даже и потом, когда руки его стали нетерпеливыми, а ее губы припухли от поцелуев, потому что они уже не были осторожными и легкими. Слова и вправду были совсем не нужны, поэтому Тоня просто еще крепче прижалась к нему. Она чувствовала себя какой-то неуклюжей и боялась сделать что-то, что могло бы ему не понравиться. Не было ощущения счастья, предчувствия чего-то прекрасного, не кружилась голова - она просто сделала то, что ей хотелось сделать для него, может быть, в благодарность за неделю счастья, за то, что оказалась нужной, за его ставшие за такое короткое время родными руки и губы, за то, что не обидел ее равнодушием, пройдя мимо. Когда все кончилось, он, прижимая ее к себе, прошептал:
-Ну вот, а ты называла меня Ноликом без палочки, - и легко, как всегда, рассмеялся.
Еще не рассвело, когда он проводил ее до дома. Она не спросила, увидит ли его снова, а он не сказал, только попросил ее не приходить к поезду, потому что долгие проводы - лишние слезы. Она, конечно же, пришла и, спрятавшись за угол старенького деревянного вокзала, пыталась глазами отыскать его на перроне. Наконец увидела, как Нолик зашел в вагон и стал из окна поторапливать отца, который все еще прощался с другом и его женой. Тоне очень хотелось подойти поближе, но она не решилась это сделать. Он все же заметил ее, однако не рассердился за то, что она все-таки пришла, а улыбнулся и помахал рукой, ведь он был добрым молодым человеком.
Целых десять дней Тоня думала о том, как будет жить, когда родится малыш. Эта мысль ее не страшила, и она даже каждый вечер, лежа в постели, улыбаясь, гладила свой живот, уже любя маленького сына. Но ее надежды не оправдались, ей было жаль себя, нерожденного ребенка, в это время она часто и подолгу плакала. Со временем боль притупилась и, может быть, вскоре забылась бы совсем, появись в жизни Тони другой человек, но прошло слишком много времени, прежде чем это случилось.
Несколько лет спустя тихо во сне скончалась ее мать. А вечером, после похорон, Антонина долго сидела на стуле посреди комнаты, словно вслушиваясь в тишину и пытаясь постичь глубину теперь уже настоящего одиночества, потом достала бутылку, всегда стоящую в кухонном столе, и, налив полстакана, с трудом выпила, затем легла почему-то на кровать матери, повернулась к стене, как всегда делала она, и заплакала. Она жалела мать с ее неудавшейся судьбой, себя, оставшуюся без единственного родного человека, ей было невыносимо больно смотреть на голые стены комнаты, которые вскоре почему-то стали покачиваться, словно убаюкивая, успокаивая ее. Нельзя человеку оставаться одному в этом мире, а у Тони не было даже кошки или собаки, мать почему-то не разрешала ей принести в дом живую душу, которая сейчас могла бы, не задавая никаких вопросов, доверчиво прижаться к ней, тем самым облегчив боль.
В то время, когда появились новые Нолики, Тоня уже пила. Они не задерживались в доме надолго: кто-то жил неделю, кто-то месяц. Она по этому поводу не огорчалась, ее волновало лишь одно - наличие спиртного. Тоню не остановило даже появление в ее жизни отца, он, как неожиданно оказалось, жил когда-то в квартире напротив.
Цыбин Валерий вернулся незадолго до конца войны по ранению. Мать, подробно рассказывавшая сыну обо всем, что произошло в его отсутствие, упомянула и о новых соседях напротив. Их было двое: дочь и мать, решившая под старость лет найти свое счастье и недавно перебравшаяся в частный дом к овдовевшему старику. Дом был крепкий, хозяин еще бодр и говорлив, поэтому женщина радовалась и теплому углу, и счастливой перемене в личной жизни. Она считала, что ей крупно повезло, ведь одиноких женщин было много, и была благодарна старику за то, что он выбрал ее, доказывая правильность выбора каждый день, стараясь приготовить обед повкуснее, а подушки взбить попышнее.
Дочь осталась в квартире одна, но мать надеялась, что ее одиночество не будет долгим, ведь война заканчивалась, а школьный друг дочери по-прежнему часто присылал ей письма. Судьба его щадила, и он не раз писал о своей любви, о том, как счастливо они заживут после победы.
И тут в ее судьбе появился Цыбин. Рана на его ноге зажила, хотя хромота и осталась. Он не расстраивался по этому поводу и не старался это скрыть: пусть все видят, что человек пришел с фронта. Мать была рада возвращению сына, о работе с ним не заговаривала, хотя кое-как сводила концы с концами. А он неожиданно для себя и для нее полюбил долгие сидения в пивной за кружкой пива, разговоры с такими же бывшими солдатами, как он.
Иногда в пиво доливалась водка, тогда в груди теплело и начинало казаться, что никто не знает, какой он героический парень и как в атаку ходил и пулям не кланялся, хотелось рассказать об этом новым друзьям, и он рассказывал. Потом слушал рассказы товарищей, гордясь, что они тоже геройские парни и сидят рядом с ним. Одно только задевало его: девушка, которая жила напротив, не желала видеть в нем героя, хотя он и не раз пытался завести с ней разговор, рассказать о том, как трудно на войне, да и здесь нелегко, когда его не понимают. Она при встрече всегда отводила глаза, а он чуть не стонал от отчаяния, видя ее безразличие. Но ничего, думал он, сидя за кружкой пива, когда-нибудь она поймет, что надо радоваться, если вот такой геройский парень обратил на нее свое внимание, поймет и полюбит его. А может быть, даже и сегодня он еще раз попытается ей все объяснить. Еще часик посидит здесь с друзьями, а потом - к ней, к этой ледышке. Его тепла на двоих хватит, небось оттает, ведь все девки, говорят, одинаковы, до первого раза недотроги, а потом... Потом все будет хорошо, и не просто хорошо, а отлично. От мыслей, что может быть потом, теплели ладони и начинало сильнее биться сердце.
Драка, вспыхнувшая возде бочки с пивом, заставила его вскочить из-за стола. Не мог же он, геройский парень, встать и уйти? И вскоре, как и остальные, махал кулаками направо и налево, потом ремнем с тяжелой пряжкой, а потом и как-то попавшим в руку табуретом. Охладил его чей-то крик, что пора сматываться. Он выскочил на улицу и побежал, все еще чувствуя себя настоящим парнем. Домой идти не хотелось, он не мог сегодня видеть мать, которая, тяжело вздыхая, опять будет просить его не пить лишнего, ведь это до добра не доведет. Как и чему она могла научить его? Он такого навидался, о чем она и понятия не имеет. Нет, решил он, нет, домой он не пойдет. Сегодня он расскажет о своих чувствах соседке и она все поймет, будет улыбчивой и ласковой.