Балтийские моряки сошли с кораблей в окопы. Они шли в атаку во весь рост, забрасывая немцев гранатами и поощряя друг друга лихим морским свистом. И эсэсовские полки, носившие пышные названия – «Великая Германия», «Север», «Адольф Гитлер», – попятились перед этим неслыханным натиском.
К западу от города бился латышский полк. Латыши дрались стойко, верные своей национальной традиции не отступать, еще более молчаливые, чем всегда. Летчики кидались в неравные бои, каждый из них насчитывал по нескольку сбитых самолетов. Зенитки работали без смены, и весь Ленинград повторял имя лейтенанта Петюнина, маленького, веснушчатого, с простуженным голосом, – он сбил в течение дня семь «юнкерсов», одного за другим.
Всеми этими частями командовал в те дни генерал Федюнинский, герой Халхин-Гола. Плотный, черноусый, со смелыми, насмешливыми глазами, он поспевал всюду, где кипел бой. Судьба хранила его. Несколько раз снаряды взрывались на том месте, где минуту назад был он. Этот невиданный бой достиг наибольшего напряжения к середине дня пятнадцатого октября, когда Аркадий и Саша вышли из универмага, нагруженные покупками.
Машина их еще не была готова. Они прошлись по городу. Саша раза два звонил кому-то по автомату. «Есть у меня тут землячок один, – сказал он удивленному Аркадию, – да вот дома его все нет…»
У Финляндского вокзала они увидели памятник. Он был обложен мешками с песком. Милиционер объяснил фронтовикам, что это памятник Ленину. Ильич стоит на броневике и, простерши руку, держит речь к народу.
Друзья постояли возле памятника, стараясь вообразить его очертания.
Аркадий сказал задумчиво:
– А все-таки хорошо, что Ильич укрыт от осколков.
– Хорошо, – согласился Саша.
– А все-таки жаль, что он нам не виден.
– Жаль, – подтвердил Саша.
Они помолчали, и Саша сказал запинаясь:
– Слышь, Аркадий, что думается мне. Думается мне: Ильичу-то глянулось бы, как мы бьемся за его город. Право!
Он замолчал, боясь насмешек Аркадия, который не выносил никаких чувствительных разговоров.
Аркадий молчал. А потом он сказал, скрипнув зубами, как он это делал в минуту сильных переживаний:
– Раньше, Сашка, я страдал, шё воюю не под Одессой. А теперь мне страшно нравится, шё я не даю этим жабам войти в город Ильича.
Они пошли дальше, и Саша снова побежал к автомату.
Аркадий решил проверить эту таинственную историю. Он подкрался к телефону и прислушался.
Саша с трудом втиснул себя в будку. Он растерянно мял трубку в огромном кулаке и орал:
– А где же она?… А в той артели есть телефон?… А когда она вернется?
Непрекращающийся гул артиллерии мешал ему слушать.
Он вышел, и Аркадий немедленно заявил ему:
– А твой землячок, оказывается, в юбке?
Саша смущенно засмеялся и вынужден был признаться, что у него есть здесь знакомая, как он выразился, «барышня», по имени Тася, и что он с ней познакомился месяц назад, когда приезжал в Смольный для получения своей боевой награды из рук члена Военного совета фронта.
Они достигли Невского и здесь поглазели на «Окна ТАСС» в витрине Гастронома № 1. Постояли, качая головой, у огромной воронки возле Александрийского театра. Почитали расклеенное на домах объявление Лен-исполкома, которое предписывало всем магазинам, парикмахерским и столовым во время воздушной тревоги не прекращать работы.
Потом они подошли к кафе «Астория». Обычно в это время здесь стояло много людей в очереди на обед. Сейчас из-за тревоги очередь разбрелась по соседним убежищам и по блиндажам, вырытым в сквере напротив «Астории». Друзья зашли в кафе.
Здесь было много народу. Свободные столики были только возле окон, где обычно избегали садиться во время тревоги. Аркадий и Саша сели у окна и огляделись. На столиках мягко светили лампы под шелковыми колпаками. Высокие окна снаружи были наглухо забраны досками, а изнутри завешены тяжелыми портьерами, и пулеметчикам казалось, что здесь необыкновенно уютно. Они попросили обедать, и заведующая из уважения к их фронтовому виду поставила им по бутылке пива.
Грохот зениток иногда удалялся, становясь еле слышным. И тогда бойче начинала звенеть посуда, громче звучали разговоры и смех. То вдруг огонь зениток приближался, и тогда все в кафе стихало, прислушиваясь.
Сквозь стены пробилось жужжание мотора, тонкое, настойчивое. Зенитки загрохотали сильно и часто. Видимо, палили с соседних крыш. Потом раздался свист, тот тонкий воющий, умопомрачительный свист, с каким бомба, падая, раздирает воздух. Он нарастал секунду, две, три… Где-то разбилась тарелка, упал стул.