— Чтоб ты сдохла, собака такая!
Горький стал ходовым писателем, волновал со сцены. Его Клещ голосом Ивана Бочарова разносил стены народного дома: «Правда, будь ты проклята!» Счетовод коммуны Крюков Михаил с котомкой Луки-странника разворошил ночлежку, заставил Филю Бочарова сказать притихшему залу потрясающие слова: «Человек! Это же звучит гордо. Уважать надо человека!»
В те годы не было ни кино, ни радио. Только газета и книга связывали коммунаров с жизнью страны.
Учитель удовлетворял малые культурные запросы, расширял их. Строилась культура руками тех, кто днем держал в кузнице кувалду, плуг на пашне, а вечером шел в школу на огонек, чтоб узнать, за кого писатель стоит горой, кого «провергает». Забродили в головах слушателей мысли, запросились на язык. Слушай, писатель, слово крестьянина!
— Этот писатель накидает тебе в сапоги мелких гвоздиков — только и знай переобувайся: ну, никакого терпежу нет!
— Жизнь, она такая: какой человек и затускнеть может. Писатель, вроде хозяйки, оботрет-обходит человека, и понятно станет, что выбрасывать-то его рано.
Так отозвались слушатели о горьковских босяках.
В дни неурядиц в жизни коммуны учитель оказывал моральную поддержку, поднимал настроение людей.
Сидят озабоченные коммунары в зале народного дома, который служил первой общественной столовой, перед самодельными тазами из черной жести, едят без охоты. Ходит между столами в поварском халате из мешковины Иван Бочаров, сокрушается:
— Худо убывает из посуды. Не подбросить ли кому тазик кондеру?
— Не до кондеру.
За занавесом сцены мы навострили смычки скрипок, зажали в коленях балалайки, примостили виолончель, над сыромятной кожей самодельного барабана поднята колотушка. Смахнулся по проволоке занавес, слушай, коммунар, не падай духом!
Заулыбались люди, а улыбка с шуткой ведь рядом живут.
— Вывел свое племя Адриан. Эка, дерут лучками, чертенята! Как в городе: еда с музыкой!
Каждое утро мать одевает ребенка, умывает. Большая человеческая забота проявляется в этом уходе. Подобно взыскательной матери, купал нас учитель в роднике пушкинской поэзии, обряжал в мелодичную прозу Лермонтова, причесывал гребнем смелой горьковской мысли, учил думать, наблюдать.
Зимними вечерами оставались любители литературы, дочитывали произведение, учитель вызывал на обсуждение, а то и на спор. Сам сидит за столом, хитро поглядывает на спорщиков поверх очков, подзадоривает, а мы потасуемся над бедным Рыцарем Печального Образа! Смеемся над нелепыми выходками, жалеем за неудачи, морщим лбы, ищем доказательства, путаемся в канве сервантесовского образа. Чуем, что где-то близко его человеческое сердце. Наши поиски прерывает учитель:
— Хватит, турнир окончен. Идите, рыцари, спать. Прибавится сил — разберем его по суставам.
В теплые дни водил по весенним дорогам к перелескам, ложкам, недвижным рощам, где солнце приглядывалось к синеватым теням стволов на снегу, будило лес. Приглядывались к кустикам, далеким и близким планам местности, сосновому борку — колчану с золотыми стрелами в зеленом оперении. Наблюдали, сравнивали, строили образные предложения.
— Скажи так, чтоб я с закрытыми глазами увидел пень, лес, дорогу, поле, как это бывает на картине у хорошего художника.
Ищем сравнения, краски, полутени, слушаем скупые звуки в молчаливом лесу. Готовое предложение обсуждаем, учитель выносит решение:
— Начинаю видеть, но еще мутновато. Проясни сравнением, тронь цветом. А у тебя удачно: зажило, хорошо вижу. Запиши.
Счастливец записывает предложение-картинку в копилку — самодельный блокнот для метких слов и выражений. Так начинались азы нашего творчества.
Среди нас, детей первых коммунаров, не было талантливых. Достались мы ему, как ровнячок-сплошнячок, а учитель приглядывался, искал. Если ученик подавал надежды, он загорался огоньком экспериментатора. Тут уж из его рук не вывернешься! Он решительно отодвинет в сторону твои детские интересы и нагрузит трудом.
С азартом гоняем футбол по поляне, садим его в разлапистую вершину сосны. Я увлечен, захвачен властью движений, но зовет учитель, строго внушает из раскрытого окна квартиры:
— Перестань пинаться. Это не для тебя. Ты на лучшее способен! Бери скрипицу, иди в лес учить дуэт. Потом приду поиграть.
Пристраиваю к стволу сосны ноты, учу партию. Оторвется учитель от работы, выйдет на бугорок, определит мое местоположение и усердие, и опять стучит его пишущая машинка.