Вот для чего останавливался он, когда мы выжимали полупудовички. Василий Антонович хвалил силачей, показывал, как сноровистей ухватить и выкинуть гирьку.
— В город бы вас свозить. Тамошние силачи ловко играют такими мячиками. Только там сила для потехи, а нам надо ее к делу приложить.
На следующее утро он подвел меня к молоканке.
— Заболел молокан. Дело нельзя остановить. Будь тут пока хозяином! Сдюжишь? А?
Такой работы молодым не поручали. Предложение меня озадачило, показалось страшноватым и заманчивым. Я колебался, смотрел неуверенно на председателя и боялся, чтоб он не переменил решения.
— Попробую.
— Дельно! — хлопнул он меня по плечу, распахнул двери молоканки. — Не робей, заходи хозяином.
…Вот и сейчас смотрит он на меня одобрительно, отчего легче вести гудящий сепаратор.
— Ровней води, держи на одной струне! Вот тебе срочная задача: масло к утру нужно. Люди едут в бор. Справишься или дать подмогнуть?
Оттого, что председатель со мной, как со взрослым, разговаривает, что завтра люди станут под тяжелые сосны, — обуяла радость доверия ко мне.
— Справлюсь.
— Не подведи. Новую школу задумали строить.
Мне хотелось скорей доставить в склад увесистый куб масла в пергаментной рубашке, чтоб кладовщик ахнул, сказавши:
— Славно сработано! Вот и диви, что молодой. А он заткнет старого за опояску!
Кручу маслобойку уже много времени. Устали руки, понывает в пояснице, а масло не сбивается. Кувыркается бочка, глухо плюхает в ее утробе, екает, как селезенка у лошади. А если неудача? Взяться и не сделать — какой позор! От него не спрячешься: здесь все на виду. Кручу и обливаюсь водой.
Вымотала меня бочка — обвяли руки, горят ладони. Обессиленный и растерянный, гляжу на смотровое окошечко маслобойки, а оно равнодушным бельмом смотрит на мое горе. Тяжело и противно чувствовать свое бессилье! Закрываю молоканку, опускаюсь в угол. Отчаяние выдавливает на глазах слезы. Плачу в уголке тихонько: не хочу показывать себя мокрым и бессильным. Выступившие из углов фляги сочувственно молчат, сухопарый сепаратор качает чалмой. Разыгравшееся воображение бьет тревогу, рисует страшное завтрашнее утро.
Вот уже запрягли телеги, собрался народ, но никто не едет. Уже спрашивают:
— Чего стоять-то. Какая заминка? Отчаливай!
— А масло-то где?
— Бабы, что это у молоканки народу нагрудило?
— Подумай только, что делается! Мужиков в бор отправлять надо, а новый-то молокан масла не приготовил.
— Что с парнишки спросишь.
— Какой тебе парнишка — по вечеркам уж ходит!
— Ой, срам!
Как выведенный на позорище, буду стоять у молоканки, не смея оправдываться и глядеть на людей. Тут обязательно будет Никандра. Он весь пропитан ядом, а где пройдет — останутся на земле плешины. Пастух обязательно прыснет:
— Нет, тут добра не жди! От этого сокола вороной относит.
Председатель не будет ругать. Он посмотрит, и это сомнет меня, как навалившийся в раскате тяжелый воз сена.
— Маху дал я, значит.
— Вот это уже конфуз и срамота, — сказавши, нахмурится отец и потрет переносицу.
Над головами людей вспорхнет голос матери:
— Мужики, бабы, не судите строго… Сил у него не хватило. Сплоховал парень… Он может!
Если бы в маслобойку ударил гром, чтоб разнесло мое мучение по лоточкам!.. Но она прочно стоит на опорах, красиво опоясана обручами и протягивает мне в знак примирения журавлиную шею крюка. Гром в бочку не бьет. Придется, видно, кувыркать кургузую толстуху: мое спасение от позора в ее хлюпающем нутре.
Много звезд стряхнула ночь за темный край земли, когда я все-таки добился победы. От усталости не хочется двигаться. В открытую дверь через порог натекает темнота, густеет по углам, и фляги, погруженные в нее по пояс, бродят, как ребятишки по мелководью. Лежу на полу, смотрю на месяц над крышей амбара. Ночь пошла на другую половину. Завтрашнее утро у меня будет самое расчудесное!
Уже отпиликала гармошка, отпустив с «пятачка» молодежь по домам. Чей-то голос дремотно допевает:
Умолк голос. Полный месяц удивился наступившей тишине, принялся заглядывать в окна домов, подсвечивать стволы берез. Коммуна спала и не знала, что усталый победитель идет досыпать ночь. По лесной дорожке месяц разбросал мне под ноги монисто ярких бликов.