«С учительницей ходили на пашню собирать колоски. Много собрали. Жарко, трудно».
«Из Косихи приехал дяденька. Он сказал у конторы: конец войне. Дяденьку качали на руках. Нога у него хромая. Тетка Наталья плакала. Велела нам кричать „ура“. Мама тоже плакала. Дедушка сказал: кончилось, теперь реветь нечего. Живые будут дома, а мертвым вечная память. Много головушек положено за нас».
Играла первая ноябрьская метель, когда я вернулся домой. Покинул на большаке попутную машину и пошел напрямик полями, перелесками. Хотелось прошагать без дороги по родным пашням. Голый лес качал вершинами, сквозь сетку ветвей сыпалось белое метельное кружево, и стих просился на язык:
Дочь не знала меня, угрюмо глядела на шинель, сползала с моих коленей. Сын знал, но отвык и тоже сторонился. Тесть сразу поправил дело:
— Вот что, ребята! Команду сдаю. Отец вам теперь командир. Показывайте ему уроки.
Листаю тетрадь сына. С ее страниц набегает на меня волнение: будто это моя тетрадь, будто повторяется мое детство, проглядывает на дорожках строчек. Так из поколения в поколение печатает детство свои трудовые следы в школьной тетрадке. Бегут они со страницы на страницу, выводят в жизнь, а там след пойдет уж по земле. Какой он у сына? Вероятно, такой же неровный, как строчки в тетрадке.
— Кособочит буквы, — говорит тесть. — Сколько раз наказывал: держи руку твердо, тогда всякая буква подчинится! Неровно ведет. Да и то сказать, дети растут не по одной мерке. Ровно-то, может, одна лебеда растет. Теперь показывай, какой урок ты выучила.
Дочь уже не хмурилась, обжилась в моем присутствии и угостила такой доморощенной «товарочкой», что тесть не усидел, выдвинул стол на середину комнатушки.
— С такой песельницей бутылки не миновать!
Была она у нас на столе в тот вечер. А как иначе встречать солдата в родном доме после войны?
Вот и мир… Радость встреч и горечь слез от несостоявшихся встреч. И чувствуешь себя должником перед теми, кто остался на дальних дорогах войны, дав возможность вернуться мне. Нельзя забыть вас, товарищи по оружию, своей смертью давшие нам право жить, лелеять мечту. На могиле Неизвестного Солдата суровая правда будет с вами вечно на часах.
Надо настраиваться на мирный лад, снова делать то, что оборвала война.
Опять работаю учителем в школе в Полковникове. Следы войны видны и тут. В школе мало дров. Ездим с учениками после уроков в лес, пилим мерзлые березы. Не хватает тетрадей. Собираем исписанные, отбеливаем их в растворе хлорной извести. Нет мела — пережигаем кости.
Трудно с квартирами. Скопили денег, купили избушку и горячо принялись планировать с сыном. Он уже окончил седьмой класс. План на бумаге у нас получился на редкость точный, но, когда перенесли его на местность, углы не хотели быть прямыми.
Перевезли избушку, выбросили гнилые бревна, подсчитали и приуныли: не хватает двух венцов, чтоб не задевать головой потолок.
В детстве я ездил через село Полковниково, видел полукаменный дом у дороги. На этом месте теперь был бугор да мусор. Дорылись с сыном до остатков фундамента, набрали целых кирпичей, а половинок — горы! Горевать нечего. Подведем под избушку фундамент и на печку хватит.
Целое лето поднимали стены, навели крышу, всей семьей учились штукатурить. Долго мороковали над печкой. Надо было сделать ее такого размера, чтоб она верно служила, но оставила место и нам. Работа подходила к концу, и тут стало ясно, что сына положить некуда. Подвесили к потолку полати — пусть спит там. Мы с них же начинали жить.
Избушка есть, но нельзя же жить среди бурьяна. Затеяли сад. Жена с недоверием поглядывала на новую прихоть. Чем больше мы теснили свой маленький огород, тем чаще были семейные размолвки.
— Ему-то, — указывала Шура на сына, — на потеху, а ты-то что делаешь? Картошку садить негде. Все прутиками утыкали.
— Надоело видеть картошку, огурцы да тыквы! Хочу посмотреть, как яблони цветут.
Сын в этих случаях деловито молчал, копал ямы. И пришло время. Зацвели яблони у нашего домика. Победа!
Снова стал присматриваться к сыну. Что его интересует? Учится исправно, но увлечений не обнаруживает. Такой же, как и все ребятишки в школе. Даже хуже! Те танцуют, поют, играют на инструментах, а наш — никуда.